"Фернандо Аррабаль. Необычайный крестовый поход влюбленного кастрата, или Как лилия в шипах" - читать интересную книгу автораслышать, как грубо отвечал он мне всякий раз, когда я называл его "дорогая
мадемуазель". Я попросил его переписать для меня все протоколы суда, которых было воз и маленькая тележка, и в срочном порядке послать их почтой в Национальное бюро находок. Естественно, я потребовал, чтобы он собственноручно вымарал всю нецензурщину между Сциллой и Харибдой, и в первую очередь выдвинутые против Тео обвинения. Желая, по всей видимости, меня запугать, этот наивный тунеядец понес вздор: Тео будто бы грозила смертная казнь. Я едва не умер от смеха, как угорь без воды. Кого ухитрились выбрать в адвокаты моему любимому пациенту - необразованного козла отпущения, который даже не знал; что смертная казнь упразднена решительно и бесповоротно. Но он, была не была, упрямый, как и подобает хорошему адвокату, взял ноги в руки и заявил для моего сведения, что она будет введена вновь in vino veritas.{33} Заметив, какой оборот принимает наша беседа, точно у кур выросли зубы, я осведомился, умеет ли он вышивать. Он ответил: "Прошу вас, не выходите со мной за рамки". Мне пришлось сообщить ему, что в мое время адвокаты ботали по фене и танцевали ирландскую джигу. Если же все, что я здесь излагаю, окажется не романом, а скетчем, то я уж напишу заодно развязку, чтобы проверить, легко ли поднимается и опускается занавес. Тем временем в Корпусе я множил труды и пожинал плоды, благодаря чему больные умирали с улыбкой на устах, не ведая о том, какую трагедию исподволь затевало правосудие против этого человека - Тео, который бдил при них до последнего вздоха, не упуская ни единого диеза. Мышь по имени Гектор была очень озабочена: она боялась, как бы адвокат посреди защитительной речи не лишился языка от избытка холестерина. XLVIII Я опасался, как бы Тео не заметил, что такие же, как он, неизлечимые в последние недели своей жизни (совпадавшие в силу преемственности с их агонией) на глазах сходили с ума, и бред их был абсурден, аберрантен и бессвязен, как путь в Дамаск. При таких обстоятельствах, когда галиматья и ахинея держались молодцом и не давали слабины, как было мне сказать ему, что он предстанет перед судом? Не решит ли он, что весь мир, зараженный той же болезнью, сошел с ума? И что уже можно во весь опор распознать первые симптомы его собственной кончины? Мои научные наблюдения у позорного столба за умирающими в Корпусе безвозвратно привели меня к выводу, что вирус в предсмертных судорогах набрасывается на мозг больного и мутит ему разум вплоть до полного безумия и бреда, включая завтрак. Болезнь, подходя к концу, лишала умирающих рассудка и приводила их серое вещество в состояние трухи и в полную боевую готовность, прежде чем отнять жизнь, твердую, как сталь, и переизданию не подлежащую. Какой парадокс, столь богатый на уроки с тех пор, как Мальбрук в поход собрался! Больничный опыт одним махом доказал мне, что человек может не только сойти с ума и при этом вдобавок остаться круглым дураком, но даже и умереть. И все это по вине врачей, которые хуже соляной кислоты, и дело иметь с ними хочется еще меньше, потому что медицину они разлагают, стоит им только сунуть в нее нос после сытного обеда. |
|
|