"Фернандо Аррабаль. Необычайный крестовый поход влюбленного кастрата, или Как лилия в шипах" - читать интересную книгу автора

что народ деморализован преступлениями Тео и слишком предвзят, чтобы
поверить в компетентность своих избранников. Но кто надоумил их предать
гласности убийства и приговор суда да еще трубить об этом на всех
перекрестках и на всех парах? Под давлением народного гнева снаружи и пива,
которое он дул, чтобы успокоить нервы, изнутри, он не гнал лошадей,
рассказывая мне о парламентских дебатах, поскольку знал, что я тоже могу
оседлать своего любимого конька.
Представители народа проголосовали единогласно, единодушно и
единоручно. Они без зазрения совести закрыли дело, предпочтя ему безделье и
гостеприимные объятия Морфея. Бестолочи!
Пресса развернула кампанию, оказавшуюся бесславной, как Ватерлоо, за
вычетом туманных равнин. Она выдвинула доводы низшего пошиба, утверждая, что
нет смысла приговаривать Тео к высшей мере, поскольку меры он ни в чем не
знает, а стало быть, не умрет и останется жить в окружении потенциальных
жертв, при его-то потенции. Живее всех живых, он будет продолжать убивать,
сколько ему вздумается. Я предостерег их: то было облыжное обвинение,
гнуснее которого не видел мир со времен дела о лионской почтовой карете{45}
до востребования. И я проклял их, как Моисей с пирамид с пересадкой на
"Опера"mea maxima culpa,{47} смертную казнь.
Из чистого упрямства Тео нарвался и теперь был обречен протянуть ноги,
не разувшись, и отдать концы, так крепко привязанные им морскими узлами.
Председатель суда, проливая крокодиловы слезы и понимая, что дело в шляпе с
полями, толковал мне о том, какую опасность для общества представляет живой
Тео. Я спросил его, не наведет ли еще больше страху Тео мертвый: ведь
призраки, бывало, являлись и по менее серьезным поводам в Датское
королевство, что же тогда говорить о свободах, дарованных демократией?
Но он во что бы то ни стало хотел заставить меня признать на широкую
ногу, что нельзя позволить такому человеку, как Тео, и дальше безнаказанно
убивать подобно соловью Аркадии или селф-мейд-мену. Пока я слушал его, меня
так и подмывало надавать ему кренделей и разделать под орех на бочке с
порохом до самых печенок. Я готов был нанять оркестр, чтобы он у меня
поплясал.
Дойдя до такого взаимного непонимания с его стороны - поскольку он ума
не мог приложить, какие еще преступления и беды будут совершены невинной
рукой Тео, - я спросил, изъяли ли у него разрешение на рыбную ловлю в мутной
воде.
Расскажи я нечто подобное в романе вроде этого, никто мне не поверит
Deo gratias{48} и in extrimis.{49} Подумать только - этот безмозглый идиот,
председатель Верховного суда, не сподобился по ходу своего низменно
судейского дискуса ввернуть хоть какой-нибудь мадригал глазам Сесилии, весны
моей священной, вместо того чтобы петь "Magnificat"{51} над задним умом?
Председатель сообщил мне, что Верховный суд приговорил Тео к смерти
коротко и ясно, что публика аплодировала стоя и переходя в овацию в течение
37 минут и что правительство готово казнить нельзя помиловать приговоренного
немедленно после последней сигареты. Я возразил, что нет дыма без огня и Тео
не курит после чего убедительно попросил не отнимать у меня время звонками,
когда я лечу моего верного боевого коня.


LXIII