"Андрей Арьев. Жизнь Георгия Иванова (Документальное повествование) " - читать интересную книгу автора

ЗАКАТ НАД ПЕТЕРБУРГОМ

(1894-1922)


1

Романтический миф, особенно значимый для поколения Георгия Иванова, -
это миф о том, что оно последнее, закат ное поколение уходящей русской
культуры. Именно предчувствуя и свидетельствуя о конце, оно жаждало
всяческих начал. Его жизнестроительство все сплошь выросло из
эсхатологических переживаний, и его культура осуществилась как своего рода
"вариация от темы конца". Подобного рода вариацией звучала, по выражению Ю.
Н. Тынянова, венчающая эту культуру блоковская поэма "Двенадцать".
Это и на самом деле было свидетельство о конце - того, что мы называем
"Петербургским периодом русской истории".
Иначе и определенней говоря, это был декаданс.
Но декаданс замечательно бравурный, с чертами "бури и натиска". Он
лелеял в себе образ Возрождения и в самый момент падения обретал крылья.
"Опустись же. Я мог бы ска зать - взвейся. Это одно и то же", - ставит
Георгий Иванов эпиграф из Гете к "Распаду атома".
В подводящей под эпохой черту "Переписке из двух углов" Михаила
Гершензона и Вячеслава Иванова последний спраши вает и отвечает: "Что такое
decadence? Чувство тончайшей органической связи с монументальным преданием
былой высокой культуры вместе с тягостно-горделивым сознанием, что мы
последние в ее ряду".
По свидетельству Н. Н. Пунина, у основателя любимейшего Георгием
Ивановым журнала "Аполлон" Сергея Маковского подобные переживания выражались
в еще более аффектированной форме. "Мы - последние; мы иронизирующие, но с
глубокой любовью к самим себе и гордостью аристократов духа! <...> Такого
рода суждения были в те годы общим местом",- заключает Пунин.
Это так. Еще до того как обозначился кризис символизма до возникновения
футуризма и акмеизма главное было сказано и свершено. "Мы - последние
поэты", - совсем не праздно заявил Виктор Поляков, поэт, публично сведший
счеты с жизнью в 1906 году на парижской площади Трокадеро.
И любимый герой, принц этой культурной эпохи, Александр Блок мыслил
себя "тупиковой ветвью" своего рода.
И Владимир Маяковский - футурист, "будетлянин" - убивался: "С небритой
щеки площадей / стекая ненужной слезою, / я, / быть может, / последний
поэт".
И от заливистого Сергея Есенина до полусумасшедшего Тихона Чурилина
неслось: "Я последний поэт деревни...", "Я - гений убитого рода, / Убитый,
убитый..."
Назвав себя в конце жизни "последним из петербургских поэтов", Георгий
Иванов утвердился в роли "закатного поэта" позднее других и окончательней,
на самом деле став блистательным певцом навсегда оставленного балтийского
взморья и северо-западных небес:

Балтийское море дымилось
И словно рвалось на закат,