"Андрей Арьев. Жизнь Георгия Иванова (Документальное повествование) " - читать интересную книгу автора

тут написано: поэтом я быть не тщусь, я "богов орган живой" и не писать
стихов не могу - они диктуются свыше.
Случай Георгия Иванова говорит не о патологии, а о романтической
русской хандре, презрении ко всем земным благам и целям. Определяемым, между
тем, изначальным наличием благ - и немалых.
"Я пришла сюда, бездельница..." - написала Анна Ахматова в
царскосельских стихах 1911 года. И напечатала их в журнале с превосходным
для подобной декларации названием: "Новая жизнь".
Заостряя тему, осмелимся произнести: и вся культура "серебряного века"
выросла из одного грандиозного метафизического безделья. Из "тайномудрого
безделья", по слову Михаила Кузмина. Не потому ли всем ее адептам "мешал
писать", по изумительно томному ощущению Блока, Лев Толстой, апологет груда?
И не потому ли так холоден оставался к ним практикующий врач Чехов? Дело тут
не в трудолюбии того или иного автора (Брюсова, например, справедливо
названного Цветаевой "героем труда"), дело в головокружительной попытке
творчества из ничего, в стремлении к целям, лежащим за границами
человеческого опыта.


2

Изнурившая императорский дом двенадцатилетняя канитель - с 1905 по 1917
год, - пробел между двумя историческими эпохами, заполнен, может быть,
наиболее загадочным образованием русской культуры, получившим наименование
"серебряный век".
От мнений "высшего света" он уже не зависел, а домашняя простота вкусов
Николая II и его близких ему была и подавно чужда.
В одном из описаний Гатчинского дворца (в 1910-е годы его занимали
великие князья) рассказывается, что все его внутреннее замечательное
убранство было практически уничтожено: ампирные гарнитуры свалены в чуланы,
ореховая мебель закрашена белой краской (под "модерн"), а на стенах жилых
комнат висели картинки, вырезанные из "Огонька"!
Возможно, это крайний случай. Но это та "достоевская" крайность, что
слишком ясно дает знать о типическом.
В годы последнего царствования культура перестала быть заинтересованной
во власти, оказалась свободной от нее, свободной от сотрудничества с ней. Ее
неуправляемый взлет чреват был страшным понижением авторитета власти, до
Николая II в России традиционно высокого.
Культура "серебряного века", признавая демократизацию имманентно (и
воспользовавшись ею в полном объеме), трансцендентно против "нового порядка"
сразу же и взбунтовалась, начала создавать еще более замкнутую, чем в
недавние времена, систему духовных ценностей искусства - искусства, хотя и
не желающего уходить от демократии, так зато устраняющегося в ее рассеянном
свете от жизни в целом, от простоты и теплоты органического бытия. Возникает
новое - и мучительное - элитарное сознание, попытка культурного творчества,
отбрасывающего установления реальной жизни с ее реальным иерархическим
строем ради ценностей неосязаемых, зато "реальнейших".
Культура "серебряного века" антиномична по природе: борясь за свою
свободу и всячески поддерживая свободы гражданские, культура эта также
борется за свой эзотеризм, а тем самым за возможность быть репрессивной по