"Андрей Арьев "Наша маленькая жизнь" (Вступление к собранию сочинений Довлатова)" - читать интересную книгу автора

Ленинграде. Вершиной успеха была публикация в "Юности" рассказа - с
фотографией автора. На экземпляре журнала Сережа сделал мне в связи с этим
торжеством соответствующую дарственную надпись: "Портрет хорош, годится
для кино. Но текст - беспрецедентное говно!" Нужно знать, что все эти
публикации, равно как рукописные и машинописные копии довлатовских
произведений той поры, бродившие по рукам и оставшиеся на родине, сейчас к
печати непригодны. Публиковать что бы то ни было из этих не переработанных
позже вещей их автор категорически запретил. Упомянул об этом запрете даже
в завещании.
Ясно, что не сам по себе "американизм" ранних вещей смущал Довлатова в
зрелые годы. Смущало то, что он - вопреки всякой логике - способствовал
превращению автора в среднестатистического литературного профессионала. Но
общий дух той же самой литературы и уводил от этого превращения.
Следы американских веяний сохранились и в более поздних вещах Довлатова,
например, в "Филиале". Эта последняя из написанных Довлатовым повестей
завершается пассажем столь же эффектным, сколь и знакомым: "Закурив, я
вышел из гостиницы под дождь". Всякий, читавший Хемингуэя, сразу - и не
без оснований - вспомнит финал романа "Прощай, оружие!"; "Немного погодя я
вышел и спустился по лестнице и пошел к себе в отель под дождем".
Тотальное, но несколько романтическое, одиночество как итог лирических
упований продолжало будоражить довлатовское сердце.
И все же, как пишет о Довлатове Иосиф Бродский: "Не следует думать, будто
он стремился стать американским писателем, что был "подвержен влияниям",
что нашел в Америке себя и свое место. Это было далеко не так, и дело тут
совсем в другом. Дело в том, что Сережа принадлежал к поколению, которое
восприняло идею индивидуализма и принцип автономности человеческого
существования более всерьез, чем это было сделано кем-либо и где-либо. Я
говорю об этом со знанием дела, ибо имею честь --великую и грустную честь
- к этому поколению принадлежать. Нигде идея эта не была выражена более
полно и внятно, чем в литературе американской, начиная с Мелвилла и
Уитмена и кончая Фолкнером и Фростом, Кто хочет, может к этому добавить
еще и американский кинематограф". То есть американская литература давала
нашему молодому поколению в шестидесятые годы то, что оно вовсю уже
переживало дома.
В Нью-Йорке оказалось, что эталоном прозы Довлатову служат "Повести
Белкина", "Хаджи Мурат", рассказы Чехова. Понадобилась эмиграция, чтобы
убедиться в корректности собственного предчувствия; "...похожим быть
хочется только на Чехова".
Эта фраза из довлатовских "Записных книжек" очень существенна. Метод
поисков художественной правды у Довлатова специфически чеховский. "Если
хочешь стать оптимистом и понять жизнь, то перестань верить тому, что
говорят и пишут, а наблюдай сам и вникай". Это уже из "Записной книжки"
Чехова - суждение, необходимое для понимания того, что делал Довлатов и
как жил.
Интересовало Довлатова в первую очередь разнообразие самых простых
ситуаций и самых простых людей. Характерно в этом отношении его
представление о гении: "бессмертный вариант простого человека". Вслед за
Чеховым он мог бы сказать: "Черт бы побрал всех великих мира сего со всей
их великой философией!"
В литературе Довлатов существует так же, как гениальный актер на сцене, -