"Андрей Арьев "Наша маленькая жизнь" (Вступление к собранию сочинений Довлатова)" - читать интересную книгу автора

вытягивает любую провальную роль. Сюжеты, мимо которых проходят титаны
мысли, превращаются им в перл создания. Я уже писал, что реализм Довлатова
- "театрализованный реализм".
Заглянув в Шекспира, скажем: довлатовская безусловная правдивость
--махровей всякой лжи. В действующих лицах автор обнаруживает то, чего не
замечают за собой их прототипы.
Воссозданная художником действительность намеренно публична даже в
камерных сценах. Она излишне узорчата, чтобы быть копией не стремящейся на
подмостки тусклой реальности. Жизнь здесь подвластна авторской режиссуре,
она глядит вереницей мизансцен.
Довлатов создал театр одного рассказчика. Его проза обретает
дополнительное измерение, устный эквивалент. Любой ее фрагмент
бессмысленно рассматривать только в контексте, подчиненным общей идее
вещи. Настолько увлекательна его речевая аранжировка, его конкретное
звучание, фрагмент вписывается в целое лишь на сепаратных основаниях.
Композиционно довлатовское повествование разделено не на главы, а на
абзацы, на микроновеллы. Как в чеховском театре, граница между ними
--пауза. Любая из них грозит оказаться роковой - какой бы веселый,
напрашивающийся эпизод она ни включала. Да и что ж веселиться? Хотя автор
и превратил юмор в своего Вергилия, он знает: райские кущи на горизонте
--безусловно декорация. Его странствия обрываются за кулисой, в весьма
неуютном пространстве. В этой области уже не весело, а грустно. Грустно от
нашей суматошной, пустой и трогательной жизни.
Так литературный метод сплетается с судьбой.
И вот что я думаю на этот счет: Если человека спасает от катастрофы
лицедейство, то - надо играть.

Так играл пред землей молодою
Одаренный один режиссер,
Что носился как дух над водою
И ребро сокрушенное тер.
И, протискавшись в мир из-за дисков
Наобум размещенных светил,
За дрожащую руку артистку
На дебют роковой выводил...

Мне всегда хотелось переадресовать Сереже эти пастернаковские,
Мейерхольдам посвященные, строчки.
Артистизм был, по-моему, для Довлатова единственной панацеей от всех бед.
Сознанием он обладал все-таки катастрофическим.
Вот, например, его нью-йоркская квартира, письменный стол. С боковой его
стороны, прикрепленный к стойке стеллажа, висит на шнурке плотный
запечатанный конверт. В любое время дня и ночи он маячит перед Сережиными
глазами, едва он поднимает голову от листа бумаги или от пишущей машинки.
Надпись на конверте - "Вскрыть после моей смерти" - показалась мне
жутковатой аффектацией. Нечего теперь говорить - на самом деле это была
демонстрация стремления к той последней и высшей степени точности и
аккуратности, что диктуется уже не правилами общежития, но нравственной
потребностью писателя, в любую минуту готового уйти в мир иной. Также и
фраза, мелькнувшая в сочинениях Довлатова, о том, что, покупая новые