"Михаил Ардов. Возвращение на Ордынку" - читать интересную книгу автора

(стр. 224).
Ахматова, так любившая и ценившая архитектуру, научила меня замечать
изуродованные надстройками старые дома - и в Петербурге, и в Москве. Я
запомнил ее фразу:
- Всем домам - надо, не надо - стали надстраивать верхние этажи.
"Описать же для Вашего издания мое путешествие по Италии (1912 г.), к
моему великому сожалению, не позволяет мне состояние моего здоровья"
(стр. 227).
Как-то я прочел вслух понравившиеся мне строки из стихотворения Н.
Гумилева "Падуанский собор":

В глухой таверне старого квартала
Сесть на террасе и спросить вина,
Там от воды приморского канала
Совсем зеленой кажется стена.

- Это я ему показала, - проговорила Ахматова, вспомнив их совместную
итальянскую поездку.
"Уладить книгу Шверубовичу
"...·
Звонила Виленкину о Вадиме" (
стр. 258).
Шверубович - настоящая фамилия актера Василия Ивановича Качалова, ее и
носил сын артиста Вадим. А Виталий Яковлевич Виленкин - один из "ученых
евреев" при Художественном театре - был с этим семейством особенно близок.
В этой связи мне вспоминается, как Ахматова, обучая нас с младшим
братом вести себя прилично за столом, рассказывала такую историю. На званом
обеде вместе с нею были В. И. Качалов и молодой еще В. Я. Виленкин, который
машинально крутил в руках свою вилку. Качалов сказал:
- Виталий Яковлевич, сколько раз я говорил вам, что вилка - не трезубец
Нептуна.
Поразительное описание знакомства с Мариной Цветаевой (июнь 1941 года):
первый день - встреча на Ордынке, второй - у Н. И. Харджиева. И там - такое:
"Все идет к концу. Марина, стоя, рассказывает, как Пастернак искал шубу
для Зины и не знал ее размеры, и спросил у Марины, и сказал: "У тебя нет ее
прекрасной груди""
(стр. 278).
В этих строчках содержится изумительная новелла под названием "Три
великих поэта и бюст Зинаиды Николаевны". Один - сказал, другая - запомнила,
а третья - записала.
И вот жуткий финал этого отрывка:
"Мы вышли вместе "...·. Светлый летний вечер. Человек, стоявший против
двери (но, как всегда, спиной), медленно пошел за нами. Я подумала: "За мной
или за ней?""
Я вспоминаю, как еще в пятидесятых годах Ахматова чувствовала
постоянную слежку. Иногда, если мы шли по улице, она указывала на шпиков,
которые ее сопровождали...
Именно этим объясняется то обстоятельство, что записные книжки
появились у нее лишь в самом конце пятидесятых, во время хрущевской
оттепели. Я помню, она говорила нам: