"Лис Арден. Повелители сновидений " - читать интересную книгу автора

жогларах. Проведя два года в разъездах вместе с учителем, он окончательно
отшлифовал собственную манеру исполнения, научился чувствовать настроение и
ожидания слушателей; и все это время он не переставал сочинять.
Покинув Омела, Гильем первое время чувствовал себя как сорванный ветром
листок, - рос себе и рос, держась за ветку, и вдруг на поди - ни ветки, ни
друзей-листьев, рвануло, дернуло - лети, дружок, не загащивайся! Первые дни
пути он все ждал, что Пегильян скажет: хватит, мол, я пошутил,
возвращаемся... тебе ж еще учиться и учиться. Но трубадур и не думал
поворачивать поводья, и Гильем шел рядом, держась за стремя, привыкая и
понемногу приходя в себя. Почему-то он очень быстро забывал. Так, попав в
школу Омела, он почти не вспоминал об отчем доме. И теперь и замок, и школа
уплывали, исчезали из его памяти. Не покидали ее только Бернар. И Тибор.
Друга Гильему ощутимо не хватало; он скучал по нему. А Тибор... после
того памятного сна Гильем боялся даже подумать о ней, словно мысли могли
вновь вызвать к жизни те чудовищные грезы. Но сны его, со времени ухода из
Омела, стали тихими, гладкими и ровными, как воды лесного озера; из них
исчезли страхи и волнения, и, просыпаясь, Гильем не мог вспомнить, о чем они
были... оставалось только ощущение безопасности и покоя. Поэтому он позволил
себе вспоминать девушку. И затосковал.
Он смотрел на заходящее солнце - и вспоминал облачный сургуч ее губ. Он
слышал утренний щебет птиц - и вспоминал, как трепетали ресницы Тибор, когда
она бросала ему прощальный взгляд. Он опускал пальцы в прохладу ручья - и
вспоминал голубоватую, бьющуюся жилку на ее горле. Слишком много
воспоминаний жило в его душе, слишком тесна оказалась она для непознанного
счастья, истомившего бедного жоглара. Ему оставалось только одно. Кансоны...
кансоны, звенящие тоской и ликованием, и тенсоны с собственным разумом, и
альба, написанная о том, чего никогда не было. Песни Гильема были так
хороши, что сам Пегильян пытался их исполнять; но очень скоро трубадур
понял, что не в силах передать эту сладостную напасть первой любви. А голос
Гильема, как нарочно, обрел небывалую прежде выразительность: исчезла
вкрадчивость, так раздражавшая самого жоглара, появились низкие,
гортанно-тоскливые обертоны. Голос юноши стал похож на драгоценный мех,
расшитый тонкой золотой нитью.
Аймерик Пегильян был доволен новым жогларом, успех сам плыл в руки
черноволосого красавчика. И отзывался звонкой монетой в кошеле его
трубадура. Но Пегильян не был из числа тех, кто предпочитал использовать
талант своего жоглара, ничего не предоставляя ему взамен. Выждав ровно
столько, сколько понадобилось юноше для приобретения опыта выступлений и для
знакомства с соратниками по цеху, он объявил Гильему, что отпускает его. И
сейчас они сидели в одном из трактиров Мюре, окруженные приятелями; это была
последняя совместная трапеза Пегильяна и его жоглара.
Гильем не любил горячительных напитков; к красному вину у него была
профессиональная неприязнь, поскольку от него садился голос, да и все
остальное особого удовольствия не приносило. Но сегодня был слишком
особенный день. И новоиспеченный трубадур, подчиняясь традиции, то и дело
стучал по столу опустевшим бокалом. Пегильян, глядя на него, только головой
качал - на что он будет похож утром?!.. лучше не думать. Но сдерживать не
стал, поскольку считал, что парню давно пора отпустить вожжи и малость
забыться. Выждав ровно столько, сколько нужно, он объявил:
- Гильем, я надеюсь, ты не откажешь мне и согласишься отправиться в