"Лис Арден. Повелители сновидений " - читать интересную книгу автора

потрошить тех, которые в господской одеже... - окружавшие Гильема явно
боялись вызвать неодобрение Баламута.
- Господская одежа... - передразнил тот. - Понимали бы чего. Ну, с
паршивого козла хоть шерсти клок, как говорится. Давай, парень, снимай свой
плащишко. Он хоть и дешевка грубая, а нам сгодится.
Гильем молча развязал тесемку у ворота и, скинув капюшон, глянул на
того, кто стоял перед ним. Молодой еще мужчина, смуглый, невысокий, ужасно
худой - казалось, что его щеки слиплись, а длинные сизо-седые волосы своей
массой оттягивают голову назад, так что подбородок Баламута всегда горделиво
вздернут. На плече лихого сидел сокол - но, в отличии от охотничьих соколов
Омела, без колпачка на голове.
Увидев лицо трубадура, Баламут невольно отшатнулся, чертыхнулся.
- А ну, одень обратно. Где тебя так?
- Пожар.
- А-а-а... Такие дела... Вот что. Плащ свой себе оставь. Но, чтоб никто
не сказал, что Баламут хоть кого-то отпустил за здорово живешь, ты нам
послужишь. Пошли, парень. Да поторапливайся.
С этими словами Баламут развернулся и зашагал по тропе вглубь леса.
Гильем последовал за ним, чувствуя себя вновь угодившим в дурной сон. Они
долго кружили по тропам, сплетенным в неведомое кружево, пока не пришли в
убежище лихих людей - деревянный дом, покосившийся, вросший в землю. Гильема
втолкнули внутрь и... на этом все закончилось. О нем словно забыли.
Разбойники проворили привычные дела: кто-то разжигал очаг, кто-то тащил
котел воды, кто-то ругался. Баламут уселся в углу, кивнув Гильему на лавку у
стены. Он явно забавлялся смятением и страхом трубадура; перехватив его
насмешливый взгляд, Гильем спросил:
- Вы меня убьете?
- Это еще зачем?
- Но я же видел ваше убежище. Вы даже не завязали мне глаза, пока вели
сюда! Не боитесь, что я выдам вас первому же сеньору?
Главарь расхохотался.
- Да ты и пары шагов в лесу сделать не успеешь, как заблудишься! Зачем
тебе глаза завязывать, экая несуразица! Ты и так слеп - потому как
несведущ...
Закончив перебранку, разбойники наконец-то принялись за трапезу - в
котле дымилась густая мясная похлебка; здесь явно пренебрегали запретом
охотиться в господских лесах. Когда ложки закончили выскребать дно мисок, и
сытые люди развалились на полу, на охапках соломы, на лавках, Баламут
обернулся к трубадуру и сказал:
- Никто не кормит певца вперед. Отработай свой обед, жоглар! Спой
нам! - сокол все так же сидел у него на плече, глядя на певца не то с
презрением, не то с интересом.
- С позволения вашей милости, я не жоглар, - Гильем встал,
поклонился, - я трубадур.
Он отошел подальше в угол, где тень скрывала его лицо, скинул капюшон,
взял в руки виолу, оглядел собравшихся... изгои, забытые богом и отторгнутые
людьми. Каждый досыта хлебнул из чаши несовершенства мира. Что он может петь
им? Любовь? Или, паче того, нежное томление? Да они забросают его объедками.
Так что же, завести грубую разбойничью песню, наполненную уханьем и
рявканьем? Такую они и сами споют, не для того зван. "Как все