"Лис Арден. Повелители сновидений " - читать интересную книгу автора

спины. А только дюжиной в лес ушли. На мне - веришь ли?! - ни единой
царапины, хоть и лез на рожон пуще всех. Эти говорят - заговоренный, мол...
В старое убежище нельзя было, так Эсташ Лесной нас в такую чащобу завел -
была там у его папаши домушка. Эта вот. Отсиделись мы. Раны зализали. Они
мне - будь хозяином!
Баламут снова отхлебнул из стакана. Помолчал, усмехнулся.
- А мне? К Блакацу возвращаться? Благодарствую... На север податься? Уж
больно холодно там... и народишко скучный. Так и остался. Допивай, еще
налью. Что, не баловал тебя Пегильян?
- Благодарствую. Грех жаловаться.
- А-а-а... Сколько ты у него в жогларах проходил?
- Два года.
- И впрямь недолго. Так что за напасть с тобой приключилась?
Выслушав рассказ Гильема, Баламут только руками развел.
- Вот что, парень. Оставайся пока здесь - скоро зима, хорош ты будешь
на большой дороге без заработка. Холода пересидишь, а потом ступай в
какой-нибудь монастырь, скука там смертная - но хоть с голоду не помрешь,
пригодишься и в хоре, и в скриптории.
- Не хочу. С души воротит. Лучше с голоду на воле подохнуть, чем псалмы
до смертного часа тянуть.
- Вон как... - Баламут ухмыльнулся, - Похоже, тебе со дня нашей первой
встречи так и не удалось хоть раз по-настоящему проголодаться. Что, небось
все за свою госпожу мечту держишься? Да на что ты теперь годен, олух? Ладно,
молчи... каждый сам свою смерть выбирает. А зиму у нас пересидишь. Может,
одумаешься.
Так вот и получилось, что Гильем Кабрера, едва успев начать свое первое
странствие, стал трубадуром у разбойников и служил им не за страх, а за
совесть. Его искусство пригодилось и здесь, ибо лихие людишки с
удовольствием слушали даже кансоны, казавшиеся самому поэту глупыми и
неуместными. Он привык к их похлебкам, в которых всегда было много мяса
(Эсташ был превосходным охотником), научился пить неразбавленное вино и не
краснеть от подзаборной ругани. Освоился в лесу - том, что простирался на
три десятка шагов вокруг разбойничьей хижины, а дальше не заходил, боясь
заблудиться. И впервые за жизнь, проведенную или в городе, или в замке,
Гильем постиг невнятный и грозный прежде голос природы; ему стали милы
лесные шорохи и посвист ветра в голых ветках, собирая хворост, он
прислушивался к шелесту палых листьев... и самому себе трубадур казался
таким же палым листом, улегшимся отдохнуть на стылую землю. Сны его в эти
дни были спокойны; тот, кто плел их, не мешал умиротворению, охватившему
трубадура, не тревожил тихий воздух вокруг его изголовья.
Продолжалось это недолго. Баламут сотоварищи никогда не брали Гильема в
свои вылазки, весьма справедливо считая недотепой. И Баламут никогда не
рассказывал ему о произошедшем; Гильем знал только, что лихие промышляют
трусоватыми купцами и одинокими путниками (была бы одежонка получше, да сума
поувесистее). Принесенное добро частью сразу же пускалось в дело, частью
пряталось где-то в доме. Однажды лихие вернулись позднее обычного, троих
Гильем не досчитался, один держался за перемотанный кровавыми тряпицами бок.
Однако они были довольны, даже песню распевали. Баламут, правда, не был
настроен столь безоблачно - это была чересчур богатая добыча для лесных
лиходеев, опасная удача... она звонко постукивала в суме, приняв форму пары