"Мария Арбатова. Мне 40 лет " - читать интересную книгу автора

через стекло. У меня депрессия, а Маше всегда весело, смотрит на дверь и
говорит "папа" с самыми нежными интонациями. Волнуюсь, как там вы
справляетесь с хозяйством и Сережей (брат ходит в детский сад, у него есть
няня, приехали помогать бабушка Ханна и дед Илья, но мама в каждом письме
просит, чтоб взяли еще домработницу, и советует кандидатуры)?
Перед тем, как забрать в санаторий для укрепления нервной системы, маме
велели насильственно оторвать меня от груди. Длинное письмо про то, как во
время этой акции рыдаю я и рыдает она. Таковы советские педиатрические
способы укрепления нервной системы.
Все родственники, включая медицинских работников среди них, отказали
маме в жилье, панически боясь моего полиомиелита, который давно прошел. Мама
осталась на улице в родной столице. "Все шарахаются от меня как от
прокаженной", - писала она отцу.
Пустила к себе подруга. А я, полуторагодовалая, попала в санаторий, о
чем мама писала: "У Маши общительный характер и милая мордочка с ямочками,
ей везде особое внимание. Попав в санаторий, она объявила голодовку, стали
кормить насильно, началась рвота. Нервничать ей нельзя, а она три дня рыдает
не переставая. Главврач хотела ее выписать, а потом лично целый день кормила
с ложки, и Маша пошла на мировую. Я видела ее в окно, она бледная и
грустная".
До пяти лет мама переправляла меня из больниц в санатории, из
санаториев в больницы, постепенно сживаясь с ролью матери непоправимо
больного ребенка, которую быстро начала переигрывать.
В 1962-м отца неожиданно демобилизовали по хрущевской реформе и
скоропостижно умерла бабушка Ханна. После смерти бабушки у мамы был такой
стресс, что она много лет не могла ездить на общественном транспорте.
Сорокалетняя замужняя женщина, имеющая двух детей, она неадекватно повела
себя в этом испытании судьбы. И, потеряв ограничитель свободы в виде мамы,
для психического баланса построила пространственные ограничения сама. У
Битова это называется: "Шея мерзнет без ошейника". Мама назначила себя
сердечницей и, при совершенно здоровом сердце, начала "умирать" при малейшей
нагрузке и особенно при малейшем сопротивлении мужа и детей ее воле. Все
детство я наблюдала маму лежащей, держащейся за сердце или пугающей этим.
Вместо того, чтобы поддержать отца и помочь ему вытянуть семью, она
стала третьим ребенком. Прежде решения за нее принимала бабушка, и теперь,
оставшись самостоятельной, мама не знала, что делать со свободой. Ей было
некуда себя деть, и она выстроила эмоциональную жизнь вокруг своих
псевдоболезней. "Больное сердце" закончилось, когда в двадцать лет, родив
близнецов и подыхая от перегрузки, я жестко отказалась выполнять какое-то ее
распоряжение. Она "легла умирать", вызвали "скорую", приехал молодой врач,
сделал кардиограмму, посмотрел на меня, все понял и сказал: "Как вам не
стыдно! Посмотрите, в каком состоянии ваша дочь. У вас сердце, как у
спортсмена".
После его ухода мама кричала: "Я позвоню в райздрав! Я лишу его
диплома!". Потом встала и тихо начала мне помогать. Тьфу-тьфу-тьфу, моим
сыновьям двадцать лет, за это время ни одной "скорой" по поводу сердца к нам
больше не приезжало.
Возвращение в Москву, на Арбат не вернуло ее в роль "работающей
женщины". Новая квартира в районе улицы Лобачевского тем более - мама
перенесла сюда всю логику муромской жизни, только без прежних денег, нянь и