"Мария Арбатова. Мне 40 лет " - читать интересную книгу автора

всего, что попадало под руку. Дикое зрелище являли собой отглаженное
школьное платье и галстук над немыслимом по гамме, вытянутом на коленях
тренировочном трикотаже.
Меня, конечно, пальцем не трогали. Не трогали также отличников и
подхалимов. Остальным жаловаться было некому, да, собственно, и в голову не
приходило жаловаться.
- Вот заведите собственных детей и бейте их сколько захочется! -
вякнула я, поднимаю Надьку.
- Вон! Вон из интерната! Без родителей чтоб не возвращались! - дико
заорала классная. Могла ли я знать, во что обходятся подобные вяканья по
адресу сорокалетней безмужней и бездетной бабы. Мы пошли в лес. Надька не
была моей ближайшей подружкой, но роль всенародной заступницы сохранилась за
мной и после коллективного избиения, потому что я знала, что дома мне за это
"ничего не будет".
Хотелось есть, дело было до завтрака. Решили ехать к Надькикым
родителям, живущим на другом конце города, поскольку жертвой стала все-таки
она. Я должна была выразительно изложить историю и поднять их на защиту
дочери. Главное место в плане занимало количество съедобностей, которое мы
после этого получим.
Денег на транспорт, естественно, не было. Видимо, чтобы добавить в
сюжет исключительности, я остановила самосвал. Не то, чтобы я была чересчур
сообразительна, просто я видела в советских фильмах, как где-нибудь на
целине люди поднимают руку и перед ними тормозит огромная машина. Водитель
вылез из кабины и вытаращил на глаза на двух пятиклассниц. Я душещипательно
рассказала историю. Мужик ответил многоэтажной матерной фразой недоумения,
"как на такого ребенка еще и руку можно поднять", бережно подсадил Надьку в
кабину (сама она залезть не могла, у нее было очень сильное поражение ног),
и мы поехали через всю Москву. Я смотрела в окно и умирала от гордости за
собственную самостоятельность и изобретательность.
Дома у Надьки никого не было. Соседка по лестничной площадке отперла
забитую коврами и хрусталем квартиру, так не вяжущуюся с заброшенной, драной
Надькой, единственной дочерью. Мы бросились в кухню и начали хлебать
холодный суп ложками прямо из кастрюли. Соседка жалостливо на нас глядела.
Оторвавшись от супа, я прорепетировала на ней историю про битье советского
ребенка и т. д. Соседка посмотрела на меня, как солдат на вошь.
- Смотри, Надька, - сказала она мягко. - У отца твово запой, а мать на
сутки пошла, злая как собака. Вот те рупь, езжай-ка в свой интернат и
прощения проси, а то здесь покрепше схлопочешь.
Надька уронила ложку в суп. Ложка, всхлипнув, исчезла.
- Поехали, - жалобно попросила она. - Ты не поймешь. Меня знаешь как
мамка бьет? Чем попало, целый час, пока вся злоба не выйдет.
- А ты? - потрясенно спросила я.
- А я - ору. Когда соседи прибегут - отымут, когда - нет.
И мы поехали обратно. Классная лиса не задала нам ни единого вопроса,
она просто до конца недели не разговаривала с нами. И, надо сказать, мы
чувствовали себя от этого глубоко несчастными.

Папа любил гулять со мной по заросшим пустырям. Я плела венки, а он
составлял изысканные букеты из высокой травы. Он вообще был эстетом, у него
был любимый вопрос: "Что ты предпочтешь: вкусную еду из некрасивой посуды