"Луи Арагон. Карнавал (рассказ) (про войну)" - читать интересную книгу автора

приходится, мне досталась девушка, несколько полноватая для своего
возраста, она утверждает, будто ей шестнадцать, но по словам подружек-ей
всего пятнадцать. Вероятно, она белокурая и розовая, с ямочками на щеках,
вся кругленькая. Она говорит по-французски и велит мне называть ее Лени.
Но я сразу почувствовал, что она вся дрожит в моих объятиях, целоваться
совсем не умеет, а когда я дотронулся до ее груди, заплакала. Это ребенок.
Я опасаюсь этих наших игр. Она сказала: "Научите меня...", но я не смею.
От нее пахнет молоком. В буквальном и переносном смысле слова. Она сказала
мне: "До завтра?" Я ответил: "До завтра...", но я не приду. Я не слишком
большой специалист по просвещению девиц. К тому же мне немного жаль Лени.
Да и себя самого мне немного жаль. Если Бетти... Что она обо мне думает
и думает ли? Я просто молодой француз, явившийся с армией победителей.
Скажи я о своем одиночестве, вот смеху бы было. Что мне лейтенанты,
тискающие девушек, которые приходят за молоком. Скажи я, что у меня нет
товарищей, ни единого товарища. Война окончена, но для тех, кто вроде меня
выходит из нее вот так, точно филин, ослепленный светом, это всегда тяжкие
времена, diirftige Zeiten... как перевести поточнее?
Вот смеху было бы, скажи я, что вожу, как в жмурках, я-слепой, который
пытается на ощупь кого-то поймать во тьме... но кого? Бетти? Догадаться
бы. Во всяком случае, не Лени. Так зачем же тогда так сильно колотится
сердце, откуда эта боязнь сделать во тьме ложный шаг, неверное движение,
которое загубит весь мой выход? Неужто, согрешив на дороге, я отнял у себя
шанс на ответную любовь?
Я уже сказал вам, что единственный, с кем тут можно поговорить, - это
фельдшер. Но на что годятся поэты? Как это у Гёльдерлина... отрадней тихо
уснуть мне, чем так всё без товарища жить. Ждать, но чего? И есть ли смысл
в деяньях иль слове... пока герои не вырастут и не сравняются с богами...
я ничего в этом не понимаю, да и зачем... Он прочел мне свою последнюю
штучку, наш медик. Какой-то плач, закручивающийся вокруг себя самого, и
чего ему от меня надо? В его возрасте Ките написал "Эндимиона". Разве
сравнишь... От его стихотворения у меня в памяти случайно остались слова:

...сновиденье,
где я вгры дался в непрерывный Арбуз...

Слушал я его и думал: "Wozu Dichter in diirftiger Zeit?" К чему поэты
во времена невзгод... или нужды... лишений... и все же одна строка в
голове застряла:
Престиж небывалый мятной настойки, потому что меня трогают эти миражи
крайних лишений. Престиж... Но мне лично поэт в это жестокое время ни к
чему, даже о Бетти я не могу с ним поговорить. Да и о наших прогулках с
лейтенантами, впрочем, тоже: насмешек не оберешься, однажды я рискнул, так
он тут же сочинил макароническое двустишье:

Из Бишвейлера фрейлейн
Не так пьянит нас, как рейнвейн.

- Похоже на Малларме, вы не находите?
Нет, я не находил. И вообще, мне как-то неловко говорить об этом.
Возможно, неловко мне еще из-за Бетти. Я, конечно, мог бы ей рассказать