"Эдвард Араб-Оглы. В лабиринте пророчеств " - читать интересную книгу автора

вариантами будущего, содержащимися в книге, эта свобода (с точки зрения их
предпочтения) оказывается мнимой. В веере альтернатив, предлагаемых вниманию
читателя, было бы тщетно, например, искать такую (кстати, более чем
правдоподобную), как торжество мира между народами, социальной
справедливости, экономического благосостояния и всестороннего развития
личности в условиях коммунистического общества. При всем внешнем
многообразии и пестроте сценариев выбор в конечном счете ограничивается
двумя альтернативами: с одной стороны, "стандартный мир" (иначе говоря,
усовершенствованная капиталистическая система), "свободный от сюрпризов" (то
есть от глубоких социальных преобразований) и сулящий увеличение суммы добра
(умножение дохода на душу населения, увеличение досуга, продление средней
продолжительности жизни ■ и т. п.) при некотором смягчении отрицательных
явлений в жизни ; с другой - всевозможные

67 кошмарные сценарии "менее стабильного мира", "экономического застоя",
"эрозии демократии" вплоть до "тоталитарного господства" и "термоядерных
катаклизмов".

В сущности, социальный идеал, призванный если не увлечь, то, во всяком
случае, примирить с собой общественное мнение - это не что иное как
идеализированный государственно-монополистический капитализм,
спроецированный в будущее. Его предпочтение заранее заложено в веере
альтернатив и торчит из них, как уши царя Мидаса. При этом нас еще пытаются
заставить поверить, что он сохранил способность обращать в золото все, к
чему прикасается (весьма сомнительный дар, если верить легенде!), стараются
убедить в том, что предпочтение оказано нами самими, и тем самым возложить
на нашу совесть ответственность за выбор, исподволь сделанный за нас.
Социально-политический прогноз Збигнева Бжезинского "Америка в
технотронном веке", обошедший в форме статьи, брошюры либо обстоятельных
выдержек всю буржуазную печать, ни по обстоятельности, ни по
содержательности не идет ни в какое сравнение с футурологическим монументом
Кана и Винера. Зато по претенциозности он может заставить побледнеть от
зависти кого угодно. "Наш век, - провозглашает Бжезинский, - отныне уже не
является обычной революционной эпохой; мы вступаем в новую фазу метаморфозы
в истории человечества. Мир находится на пороге трансформации более
драматической по своим историческим и человеческим последствиям, чем те,
которые были порождены будь то французской либо большевистской
революциями... Как бы это ни шокировало их почитателей, но к 2000 году
будет общепринято, что и Робеспьер, и Ленин были умерен-

58 ными реформаторами"1. Подобная идеологическая метаморфоза,
заставляющая апологета государственно-монополистического капитала выступать
в роли ультрареволюционного пророка, весьма примечательна. Однако
претенциозная напыщенность Бжезинского вызывает скорее насмешку, чем
раздражение. Значение великих исторических событий и общественных деятелей
измеряется не громкими фразами. Есть весьма простой критерий, позволяющий
отличить великое от шумного, значительное от преходящего. Подлинное величие
исторических событий и связанных с ними людей измеряется их влиянием на
историю. Иначе говоря, если эти события и личности подлинно велики, то их
значение не меркнет, а, напротив, возрастает по мере того, как мы удаляемся