"Соломон Константинович Апт. Томас Манн " - читать интересную книгу автора

поражение в мальчишеской драке, Томас деликатно сделал вид, что ничего не
заметил, и тоже поспешно удалился, и Виктор мысленно благодарил брата за
чуткость, с какой тот понял, что ему, Виктору, было бы неприятно предстать
перед "Томми" избитым и жалким. А когда из пансиона, куда Виктор
впоследствии отправился жить и учиться, сообщили домой, что он большой
драчун и поколотил своего однокашника, некоего Амандуса, старший брат послал
младшему увещательное письмо, полное юмора и сочувствия проштрафившемуся
школьнику. "По всей вероятности, - писал Томас, - этот Амандус заслужил
взбучки, но не всегда, к сожалению, можно поступать правильно", - и замечал,
что "амандус" значит по-латыни "тот, которого следует любить", а вовсе не
"тот, которого следует бить". Вместе с матерью Виктор навестил брата сразу
по его переселении на холостяцкую квартиру и спустя много лет описал ее в
своих мемуарах. Она, безусловно, не походила на те странные жилища, где
обитает "возведенное на пьедестал отчаявшееся Я". "Когда я пришел туда в
первый раз, Оммо (так называл Виктор брата. - С. А.) как раз обставлял
комнату. Он покрывал клубнично-красным лаком стулья, выделенные ему матерью,
и кое-где драпировал белые стены зеленым холстом. Мне страшно понравилось
это нехитрое сочетание веселого красного цвета с белым цветом и цветом мха.
Зеленого цвета была и столешница, хотя и большого, но совсем простого
письменного стола, на котором мое внимание привлекла фотография, украшенная
цветами и веточками. Я узнал, что на ней изображен русский писатель Толстой,
но это произвело на меня меньшее впечатление, чем стопа густо исписанной
бумаги, возвышавшаяся около тяжелой лампы. "Это будут "Будденброки", - тихо
сказала мама... Затем Томми отворил довольно-таки ординарный шкаф,
принадлежавший хозяйке, и, смеясь, показал нам, что вместо задней стенки
натянут кусок холста..."
Так же пуритански скромен, как убранство этой комнаты, был тогда и весь
уклад его жизни, целиком подчиненный работе, но лишенный претенциозности,
показного отшельничества. Он не мнил себя "пророком" и не забывал, что для
окружающих он пока еще всего-навсего автор одной тоненькой, изданной
крохотным тиражом книжки, начинающий литератор, зарабатывающий сто марок в
месяц утомительной редактурой. С утра он сидел за письменным столом, затем
чистил керосинку ивелосипед, опрокинув его на седло, - на велосипеде он
ездил по городу в любую погоду, даже в проливной дождь, надев пелерину из
грубого сукна, обедал либо где-нибудь в городе, за одну марку двадцать
пфеннигов, либо у матери, покупал что-нибудь съестное на ужин. Вечерами
иногда заходил в бар, где обычно собирались коллеги по редакции, иногда
беседовал или играл на скрипке с друзьями у себя дома или у них; а
"иногда, - мы уже цитируем "Очерк моей жизни", - у матери в присутствии
братьев и сестер, а также друзей нашей семьи, я читал вслух отрывки из
рукописи. Это было такое же семейное развлечение, как всякое другое,
слушатели смеялись, и, помнится, все считали, что за это пространное, упорно
мною продолжаемое повествование я взялся только ради собственного
удовольствия, шансы на выход его в свет ничтожны и в лучшем случае это
длительное техническое упражнение в искусстве слова, нечто вроде
музыкального этюда, развивающего беглость пальцев. Не могу с уверенностью
сказать, держался ли я другого мнения".
Несомненно, держался. Незадолго до выхода номера "Симплициссимуса", где
должна была быть напечатана его новелла "Отомстила", в августе 1899 года, он
писал Курту Мартенсу: "Не сердитесь на меня за то, что вскоре появится в