"Сергей Антонов. Дело было в Пенькове" - читать интересную книгу автораотчетливо чувствовал в темноте всю деревню, каждую избу, каждое деревце,
каждый палисадник. И ничего удивительного: с раннего детства истоптал он босыми ногами все изгибы тропинок, и каждый кустик, каждый камешек навеки врезались ему в память. Вон слабо светятся окна в длинной, как вагон, избе Тятюшкиных. У них много детишек, и лампу, видимо, завесили газетой, чтобы не мешать им спать. Вдали яркой звездочкой блестит боковое оконце у Евсея Евсеевича. Между этими огоньками густая темень - там изба Матвея. Мать давно подоила корову, оставила на столе крынку с парным молоком и легла. У Глечикова закрыты ставни, но сквозь щели пробиваются ровные линии света; сбежал все-таки старик из правления, повесил снаружи замок, будто его нет дома, а сам, наверное, сидит и пьет чай с конфетами. Матвей нащупал скамейку и сел. Ему было скучно. "Уезжать надо, - подумал он. - Подаваться на производство". Может быть, он и уедет. Но когда-нибудь через много лет неожиданно, ни с того ни с сего, вспыхнет в его памяти эта темная ночь, слабые огни в окнах и строгая тишина, предвещающая появление новой луны. Вспомнится ему и эта скамейка, и шишковатая от сучков, старая, щербатая доска ее, вспомнится все, чему он сейчас закрыл душу, вспомнится все, до самого маленького конопатого камешка на дороге. И тогда он впервые поймет прелесть покойных вечерних деревенских огней и пахучего предосеннего простора и часто потом станет вызывать в памяти этот навсегда ушедший вечер, и не раз попрекнет себя за то, что не ценил покойную материнскую красоту родной деревни, за то, что обидел ее своим равнодушием. ее. - Ты не ушел? - опросила она. - Слушай, долго ты будешь из людей дурачков строить? - Нет. А что? - Крутиков-то трещит возле матери, ровно на счетах. И все цифры, цифры - ровно тираж читает. А маме завтра вставать чуть свет. - А я тут с какого боку? - Ты его натравил! Что я, не знаю, что ли? - Гляди, какая догадливая! Матвей потянулся к Ларисе, хотел обнять ее, но она уперлась локтями ему в грудь и не далась. - И я-то дура, - проговорила она. - Может, со мной ты так только, от скуки... А я на каждый твой свист бегу. - Переходи ко мне жить, Лариска, - сказал Матвей неожиданно. - Это ты один думал или с кем-нибудь? - Я по правде. Забирай подушку - и переходи. Не придешь - брошу все и поеду на производство. - Да ты что, ошалел? - спросила Лариса. Однако печальные нотки в его голосе насторожили ее. Она прильнула к нему, положила его длинную руку себе на плечи и продолжала: - Разве так можно? Эх ты, дурной ты, дурной! Надо делать как положено. У меня все-таки отец есть. - Ты отца не бойся. - Я не боюсь. Жалко его... - прошептала она, пряча лицо, словно в этом |
|
|