"Габриэле д'Аннунцио. Идолопоклонники" - читать интересную книгу автора

на ранах, брызгали водой в лицо, подносили к побелевшим губам тыквенную
бутылку с вином, подкладывали под голову одежду и тряпье помягче.
- Паллура, бедный Паллура, что ж ты не отвечаешь?
Он лежал на спине. Веки его были сомкнуты, рот полуоткрыт, подбородок и
щеки покрывал темный пушок, искаженные от боли черты лица еще сохраняли
нежную прелесть молодости. Из-под повязки на лбу сбегала к вискам струйка
крови, в углах рта появились розоватые пузырьки пены, из горла вырывался
какой-то прерывистый, сдавленный свист. А вокруг него люди хлопотали все
усерднее, все настойчивее становились расспросы, все лихорадочнее сверкали
взгляды. Лошадь то и дело встряхивала головой и ржала в сторону домов. Над
всей деревней, словно перед бурей, нависла тревога.
Но вот со стороны площади раздались отчаянные женские вопли - вопли
матери, которые во внезапно наступившем молчании казались еще громче. Тучная
женщина, задыхаясь от собственной тяжести, пробилась сквозь толпу и с криком
устремилась к повозке. У нее не хватило сил влезть в нее, и она повалилась к
ногам сына, рыдая, бормоча ласковые слова, взвизгивая разбитым голосом так
душераздирающе, с выражением такой ужасной, животной муки, что всех
присутствующих пробрала дрожь и они отвернулись.
- Дзаккео! Дзаккео! Сердечко мое! Радость моя! - без умолку кричала
вдова, целуя ему ноги и пытаясь стащить его с повозки.
Раненый пошевелился, судорожно скривил губы и открыл глаза, обращенные
к небу. Но он, конечно, не мог видеть - влажная пленка застилала ему взгляд.
Крупные слезы потекли с уголков его век по щекам и шее. Рот все еще
кривился. По сдавленному свисту, вырывавшемуся из его горла, чувствовалось,
что он тщетно пытается заговорить.
- Говори, Паллура! Кто тебя ранил? Кто тебя ранил? Говори! Говори!
Голоса дрожали от гнева, в них закипала ярость, трепетала глухая жажда
мщения, и вековая ненависть клокотала в сердцах.
- Говори! Кто тебя ранил? Скажи нам! Скажи!
Умирающий снова открыл глаза. И так как ему крепко сжимали обе руки,
может быть именно это теплое прикосновение другой живой плоти на миг вернуло
его к жизни: взгляд прояснился, губы, на которых все сгущалась и все ярче
алела пена, что-то неясно забормотали.
Слова разобрать было пока невозможно. Кругом стало так тихо, что слышно
было прерывистое дыхание толпы, а глаза у всех загорелись одним и тем же
огнем, ибо все сердца ждали одного и того же слова:
- Ма... Ма... Ма... скалико...
- Маскалико! Маскалико! - завопил Джакобе, который стоял, низко
склонившись над раненым, и напрягал слух, чтобы не упустить слабых звуков из
уст умирающего.
Мощный гул толпы ответил на его крик. Сначала это походило на смутный
рев бури. Потом, когда чей-то властный голос призвал к оружию, разъяренные
люди бросились в разные стороны. Все они загорелись одной-единственной
мыслью, мгновенно вспыхнувшей, как молния, в голове у каждого: схватить
любой предмет, которым можно нанести удар. В зловещем сиянии заката, в
насыщенном электричеством дыхании истомленных жарою полей сознание всех этих
людей подчинил себе некий кровожадный рок.

IV