"Артем Захарович Анфиногенов. Мгновение - вечность " - читать интересную книгу автора

землей потряс и ослепил его: "Жив!" Все, что в нем угасло, померкло,
вспыхнуло и засияло, покрывая скрежет, броски и удары тела, пыль, все
воспрянуло в ликующем "Жив!"... Одно колесо, пробитое, должно быть,
издырявленное осколками, на полном ходу ободралось, потеряло резину,
перестало вращаться, зарылось, пятитонная громада "ИЛа" пошла юзом, его
припавшее на поврежденную ногу крыло, со свистом, подобно секире ометая
пространство, снесло под корень вставший на его пути плексигласовый колпак
кабины приземистого
"ЯКа"...
Майор Егошин встретил сержанта в дверях КП вопросом:
- Что Баранов?
- Почеломкались, - ответил Гранищев коротко.
(Из-за насыпи огибавшего Конную "турецкого вала", где, прячась в узкой
тени, летчики опустошали ведро слив, выпорхнул старший лейтенант и встал как
вкопанный перед . зрелищем, для фронтового аэродрома хотя и не редким, но
по-своему неповторимым: "ИЛ" увесистой дланью крыла подмял, прихлопнул
маленького "ЯКа". А Павел, невидяще глядя на возникшее в оседавшей пыли
торосовое образование из закругления плоскости и смятой в носовой платок
кабины, ни в грош, ни во что на свете все это не ставя, колотил кулаком по
горячей бортовой броне, глухо повторяя: "Сел!.. Сел!.. Сел!.." Он плохо
видел, плохо понимал, что с ним и что вокруг происходит, - сел, сел, сел, -
но фигура неподвижно стоявшего летчика понемногу прояснялась, фокусировался
его рот в желтой сливовой мякоти, его руки, липкие от этой мякоти и потому
несколько расставленные, разведенные в стороны, пальцы, которыми он
пошевеливал, чтобы их обдуло... Павел понял наконец, что напоролся на
хозяина "ЯКа" и что сейчас он будет изничтожен. Но тут же он усомнился,
владелец ли "ЯКа" перед ним. Ибо летчик, принятый им за такового, не спеша
обтер испачканный сливой рот, сплюнул обглоданную косточку в ладонь и с тем
спокойствием, которое принято называть демонстративным, с беспечностью, для
хозяина погубленной боевой машины немыслимой, пошагал от злосчастного места
прочь. "Баранов!" - позвали его. "Доложу командиру, - отозвался Баранов. -
Сливу оставьте!")
- Обезоружил воздушного бойца? Спешил?
- Баранов взял другой самолет...
- У него своя конюшня? Свой ангар? Богатый выбор?..
- Взял самолет новичка...
(Не до того было сержанту, не до Баранова. "Поднять и одеть!" - вот в
чем видел он свое спасение. Поднять свой охромевший "ИЛ", поставить колесо,
навесить руль, махнуть к своим - авиация из Конной снималась. Василий
Михайлович, начальник штаба, ему посочувствовал: "Сел пермяк - солены уши?
Сел, и то хорошо". За два месяца фронта Павел не встретил в полку ни одного
уральца, и у него мелькнуло в голове, что начальник штаба, должно быть,
земляк. Расспрашивать седенького майора Павел не решился, но потом он в
предположении уверился: Василий Михайлович, которого в Конной все требовали
и дергали, оказал сержанту великую услугу, догнав на своей "эмке" отбывшего
с наземным эшелоном механика Шебельниченко. Это решило все. Одновременно с
механиком на стоянке появилось одетое в резину колесо. "ИЛ", опершийся на
обе лапы, обрел осанку. Из груды лома, сотворенного на взлете капитаном
Авдышем, руль поворота выставлялся как символ несокрушимости. Будучи
перенесенным и нацепленным на хвост сержантского "ИЛа", он придал последнему