"Артем Захарович Анфиногенов. Мгновение - вечность " - читать интересную книгу автора

перевернутый стул. Распоряжаясь по вылету, ожидая подхода двух экипажей,
торопя инженера, Егошин на полуслове смолкал, уходил в себя: чем чреват, чем
обернется для него хутор? Разгадывал неизвестность, пытался в меру
возможного обезопасить для себя, для группы встречу с извергающим огонь
Манойлином, а гром грянул, откуда Егошин и не ждал, - из Конной: "В Конной
сержант Гранищев вмазал в Баранова!"
Разъезд Конная - пройденный этап. На "пятачке", в запарке, когда
Сталинград, стоявший все время отступления по донской степи позади, за
спиной, вырос громадой жилых кварталов на фланге, в близком от него
соседстве слева, - о Конной на "пятачке" Михаил Николаевич и думать забыл...
И вот на тебе: его летчик, сержант Гранищев, "вмазал в Баранова"!.. Среди
подношений, которыми война не обходила смертного Егошина, чепе в Конной -
жесткий, очень болезненный для майора удар, поскольку многие знают, что
сержант Гранищев - его, майора, личное приобретение. Его чадушко, его
находка... Обычно пополнение в полк присылают, а Гранищева он сам привел за
ручку, как видно, себе на беду... Гранищев "вмазал", то есть налетел на
самолет Баранова в Конной, откуда полк Егошина только что снялся. "Семь,- -
машинально отсчитал про себя командир. - Семь, - исключил он самолет
сержанта из боевого расчета. И тут же поправился: - Восемь". Восемь:
подбитый или поломанный самолет, согласно приказу, числится за полком, пока
командир дивизии не утвердит инспекторского свидетельства, акта о его
списании. Из Конной авиация уходит, потеря будет списана не скоро...
"Восемь", - повторил Егошин, глядя с обрыва на Волгу. Пароходик швартовался
к дальнему берегу, речной пейзаж дышал спокойствием. "Восемь", - думал
Егошин, зная, что на хутор Манойлин он поднимет семь экипажей, а дивизия
будет числить за ним и требовать восемь...
Держа в голове боевой расчет, подправляя его, уточняя, Егошин
одновременно думал о них, о Баранове и сержанте. Баранов гремит, о нем -
листовки с портретом, за ним следит Военный совет, а Гранищев тем знаменит в
масштабе полка, тем отличается, что создает "крутящие моменты", расшибая на
земле самолет Баранова, когда ничего никому не докажешь, когда только
ответные меры спасительны - находчивые, без промедления ответные меры...
В строй входил сержант неприметно, серой мышкой. Под Харьков полк
проследовал единым духом: в пять утра дали по газам, на закате, покрыв с
тремя дозаправками тысячу триста километров, выключили зажигание на одном из
пустующих аэродромов Чугуевского летного училища; и на протяжении всего
тревожного, жаркого, наполненного монотонным гудением, мышечной усталостью,
рябью в глазах дня Егошин, тянувший за собой две девятки, не знал с
сержантом никаких забот. Лейтенантские машины осматривали и готовили
механики, по-собачьи ютившиеся в грузовых конурках одноместных "ИЛов",
рабочих рук не хватало, поднималась ругань - сержант со своей техникой
управлялся сам. "Тихий парень", - решил за ужином Егошин, довольный своим
быстрым, вынужденным, в сущности, выбором, сделанным перед самым отлетом под
Харьков, и стал искать глазами сержанта, но ни в столовой, ни в клубе,
отведенном для ночлега, летчика не оказалось...
"Бомбы подвешены", - доложил Егошину инженер. "Сколько?" - "Четыре
сотки". Четыре сотки, по четыреста килограммов возьмут "ИЛы" на хутор, на
танки, въехавшие в хутор, на амбар - прохладный бревенчатый амбар, где
сейчас, возможно, пережидают зной немецкие танкисты... "Добавь еще двести
кило", - сказал Егошин инженеру, кося глазами на свой майорский шеврон.