"Ежи Анджеевский. Никто" - читать интересную книгу автора

- Нелюбимое обременяет и томит, - сказала Пенелопа, - любимое - ранит.
Но как бы ты ни поступил, при отце всегда останется верная Евриклея.
- Ты знала!
- Но ты не спрашивай, случалось ли мне испытывать к ней ненависть.
Поверь, я никогда не хотела ненавидеть ее, не чувствовала в этом
потребности. Можно ли ненавидеть любовь?
- Не встречающую взаимности.
- Это уже не наше дело, сын мой. Не мое и также не твое. (После паузы.)
Прости, Телемах, я немного устала. Молчание утомительно, но и признания
утомляют.
Телемах поднялся и, склонясь к неподвижной руке матери, взял ее в свои
ладони и с трогательной нежностью поцеловал. Рука Пенелопы была очень
горячей и слегка почерневшей, как гаснущая головешка.
- Прощай, матушка, - сказал он.
- Вернее, до свидания, - ответила она голосом, звучно разнесшимся по
опочивальне. - И скажи верной Евриклее, что я хотела бы, чтобы с нынешнего
дня мне прислуживала одна из молодых служанок, Анита.
- Твое желание - приказ, - склонился в поклоне Телемах.
И, выходя из покоя Пенелопы, он уже знал, что мать всегда ненавидела
Евриклею, ненавидит ее и сейчас, на пороге смерти, о неизбежном приближении
которой не может не знать. Когда же он в немногих словах передал Евриклее
желание матери, ключница приняла это как нечто вполне естественное и не
подала виду, что скрытый смысл последней воли умирающей госпожи дошел до
нее.
День знойного лета клонился к закату, и первые сумерки надвигающейся
ночи уже окутывали восточную часть острова. Море, потемневшее у берегов, еще
искрилось у горизонта в лучах солнца, завершающего поднебесный свой путь и
трудовой день.
Телемах стоял на берегу, по-мальчишечьи слегка согнув в колене правую
ногу и обхватив руками плечи; он долго смотрел на бескрайние просторы моря и
опускающегося над ним солнца, ни о чем не думая, однако не испытывая от
этого в душе ни пустоты, ни тревоги. Внезапно у него мелькнула мысль: я не
должен ненавидеть Евриклею. И если она и вызвала какое-то чувство, это было
облегчение - да, он не обязан смотреть с враждебностью на отцову наложницу,
которая в его унылом и неуютном детстве часто заменяла ему мать, когда на
Пенелопу находила меланхолия, в ее глазах лишая реальности видимый мир, а в
глазах окружающих делая ее похожей на сомнамбулу, неустанно блуждающую по
горним покоям. Обе они - Пенелопа и Евриклея - были и схожи меж собою и
несхожи. Госпожа была невысокого роста, черноволосая, с глазами цвета
темного вина и казалась полной противоположностью высокой, стройной, крепкой
служанке, светловолосой со светло-голубыми до прозрачности глазами Евриклее,
купленной за двадцать быков. Осанка же у обеих была такая, словно на голове
они постоянно несли кувшин с водою или вином, и в легкой походке, сочетавшей
прелесть спокойствия и подвижности, во взгляде отличающихся по цвету глаз,
было столь поразительное сходство, что вряд ли кто-либо сумел бы отгадать
тайну этого подобия, возникавшего из столь непохожих источников. Быть может,
разгадку знали только они сами - воздействие лет сказывалось у каждой в том,
что, усугубляя различия, углубляло общее сходство. Не могли они не знать,
что каким-то таинственным образом в них возрастает это странное, но также
чем-то зловещее сродство.