"Леонид Андреев. Так было" - читать интересную книгу автора

одиннадцатым шел двенадцатый, потом пятнадцатый, потом снова первый, пятый,
второй, и в этих холодных числах звучала неизбежность, как в движении
маятника, отмечающего минуты:
- Так было - так будет.

II

И случилось, что в обширном королевстве, владыкою которого был
Двадцатый, произошла революция - столь же таинственное восстание миллионов,
как таинственна была власть одного. Что-то странное произошло с крепкими
узами, соединявшими короля и народ, и они стали распадаться, беззвучно,
незаметно, таинственно, - как в теле, из которого ушла жизнь и над которым
начали свою работу новые, где-то таившиеся силы. Все тот же был трон и
дворец, все тот же Двадцатый, - а власть незаметно умерла, и никто не знал
часа ее смерти, и все думали, что она только больна. Народ потерял привычку
повиноваться, и только, и сразу из множества отдельных, маленьких,
незаметных сопротивлений выросло огромное, непобедимое движение. И как
только перестал он повиноваться, сразу открылись все его старые,
многовековые язвы, и с гневом он почувствовал голод, несправедливость и
гнет. И закричал о них. И потребовал справедливости. И вдруг стал на дыбы -
огромный, взъерошенный зверь, одною минутою свободного гнева мстящий
укротителю за все годы унижений и пыток.
Как не уговаривались миллионы, чтобы подчиняться, так не уговаривались
они и для того, чтобы восстать; и сразу отовсюду потекло ко дворцу
восстание. Удивляясь самим себе и своим делам, позабывая пройденный путь,
люди все ближе подбирались к трону - уже ощупывали руками его резьбу и
позолоту, уже заглядывали в королевскую спальню и пробовали сидеть на
королевских стульях. Король кланялся, и королева улыбалась, и многие из
народа умиленно плакали, глядя так близко на Двадцатого; женщины гладили
осторожными пальцами бархат кафтана и шелк королевского платья; мужчины с
добродушной суровостью забавляли королевского ребенка.
Король кланялся, бледная королева улыбалась, а из соседнего покоя
вползала из-под дверей черная струйка крови заколовшегося дворянина: он не
вынес зрелища, когда к кафтану короля прикоснулись чьи-то грязные пальцы, и
убил себя. И, расходясь, кричали:
- Да здравствует Двадцатый!
Кое-кто морщился; но было так весело, что и он забывал досаду, и со
смехом, как на карнавале, когда венчают на царство пестрого шута, начинал
вопить:
- Да здравствует Двадцатый!
Смеялись. А к вечеру - сумрачные лица и подозрительность во взорах: как
могли они поверить тому, кто уже тысячи лет с дьявольской хитростью
обманывает свой доверчивый и добрый народ? Во дворце темно; огромные окна
блестят фальшиво и смотрят мрачно: там задумывают что-то. Там колдуют. Там
заклинают тьму и вызывают из нее палачей на голову народа; там брезгливо
вытирают рот после предательских поцелуев и моют ребенка, которого осквернил
своим прикосновением народ. Быть может, там нет никого. Быть может, в
огромных и черных залах только заколовшийся дворянин - и пустота: они
исчезли. Нужно кричать, нужно вызвать его сюда, если только там есть
кто-нибудь живой.