"Леонид Андреев. Полет" - читать интересную книгу автора

зажав в окаменевшей руке стальные вожжи, и уносят его ввысь огненные
небесные кони. И дальше показалось ему, что он вовсе и не человек, а сгусток
яростного огня, несущийся в пространстве: отлетают назад искры и пламя, и
светится по небу горящий след звезды, вуаль голубая. Так долго летел он
вверх - странная человеческая звезда, от земли уносящаяся в небо.
В это время он поднялся уже высоко, пропадал из глаз, и долго надо было
скитаться взорами по небесному океану, слепнуть от солнечных лучей, искать и
разыскивать среди огромных редких облаков, чтобы найти и увидеть высоко
летящего. И как ни редки были крупные округлогрудые, постепенно уходящие
облака, снизу казалось, что от них на небе тесно; и мнилось минутами, что
летящий скользит и ищет прохода между облаками, как ищет между островами
прохода мореплаватель: никто не знал внизу, как там просторно, как широки
арчатые ворота и безбрежны голубые проливы, как царственно великолепен,
широк и свободен небесный архипелаг. Но таяли облака, уходили по склону,
синими сфинксами на подвернутых лапах сторожили горизонт; и видимо даже для
глаз, смотрящих исподнизу, креп, густел и разливался беспредельно великий
небесный простор, пустынный океан.
Юрий Михайлович открыл глаза и взглянул вниз, на землю. И подумал,
поднимая глаза от дымящейся земли:
"Вот и сбылся мой счастливый сон, вот уже я и в святом жилище моем,
хожу среди моих высоких зал, и нет со мною никого, только свет один. Но что
же милое я вижу? Я один ведь. Но что же такое милое я чувствую? Такое милое,
такое, такое. Счастье мое, моя душа, мое счастье. Я люблю тебя ужасно".
И снова с ужасающей силой, трижды с силой, с болью открытой крови и
текущих слез почувствовалось волнующее счастье, трепет блаженнейших
предчувствий, блаженство рокового. Далеко, совсем далеко, как последний звук
спетой песни для уходящего, неясное слово земной любви, вспомнилось милое
лицо, профиль черных ресниц, матово-розовая щека, томящаяся неслышным криком
нежности; вспомнилось, как спала она тихо возле, как дышала тихо - совсем
возле; и как будто нашлось объяснение восторгу и любви. "Милая, - подумал он
нежно и дрогнул сердцем, - милая, я люблю тебя ужасно!" Так подумал он и в
следующее мгновение забыл - совсем и навсегда забыл, забыл о любимой. Иному
предалось его сердце и в суровой нежности своей на иную встало стражу.
Что думал он в эти последние свои минуты, когда, снова закрыв глаза, он
летел безбрежно, не чувствуя и не зная ни единого знака, который означал бы
преграду? Чем был в сознании своем? Человеческой звездою, вероятно; странной
человеческой звездою, стремящейся от земли, сеющей искры и свет на своем
огненном и страшном пути; вот чем был он и его мысли в эти последние минуты.
Колыхалась машина в высоте, как ладья на волнах воздушного моря; на
крутых поворотах она кренилась дико, умножая бешеную скорость падением,
оглушала себя рокотом и звоном винта, взвизгами и всплесками рассекаемого
воздуха, разошлись облака, оголив холодеющую лазурь, и солнце одиноко
царило. Одиноко царило солнце, и был между ним и землею только один предмет
и один человек; и озаряло оно, не грея, то светлые тонкие крылья, то смуглое
побледневшее лицо; играло искрами на металле. И в одну из этих минут, когда
солнце близко и огненно блеснуло ему в глаза, всего его, до самого сердца,
наливши легким подымающим светом, - Юрий Михайлович громко и странно
выговорил:
- Нет!
Слов его не слышно было бы другому за шумом машины, но он слыхал себя;