"Леонид Андреев. Когда мы, живые, едим поросенка" - читать интересную книгу автора

злой человек, а всякий благоразумный с готовностью поддержит его и разделит.
- Обманите нас. Пожалуйста, обманите, - криком кричит современный мир,
протягивая руки к жареной утке и, белому молочному поросенку.
Да, именно поросенку. Глубоко заблуждается тот, кто в поросенке видит
только поросенка, а внутреннее содержание его измеряет количеством каши.
Поросенок - это символ; поросенок - это реальное воплощение идеальнейших
стремлений человеческой натуры; пока я вижу поро-сенка, я глубоко спокоен за
все возвышенное и прекрасное. Если бы я был поэтом, я написал бы оду в честь
поросенка или символическую драму под заглавием "Когда мы, живые, едим
поросенка" - и уже, конечно, сам бы поторопился растолковать ее, пока еще не
утрачена хоть малейшая надежда быть понятым.
Не думайте, что я шучу или непочтительно смеюсь над означенным юным
представителем древнего рода свиней. Я беру его только как типичный образчик
всего того, что с формальной стороны составляет понятие праздника и что
недостаточно, мне кажется, было оценено при измерении глубин человеческой
души. С таким же правом я мог бы говорить о визитных карточках, которые
тяжкой грудой непонятой человеческой любви гнут плечи почтальонов; о трижды
осмеянных визитах, о фраках, извозчиках, "чаях" и обо всем прочем, что
помогает миру быть добросовестно обманутым. И всей силой моего пера я
восстаю против легкомысленных голосов, неблагоразумно требующих уничтожения
всей этой картинной стороны праздников и неосновательно полагающих, что
визиты или визитные карточки свободно могут быть заменены взносом в пользу
бедных. Это пагубное заблуждение, в основе подрывающее самую идею праздника.
Из сотни карточек, которые я получу, быть может, только на двух-трех глаза
мои остановятся с истинным удовольствием, и я с радостью подумаю, что вот
этот человек вспомнил меня, - остальные карточки вызовут усмешку, а может
быть, даже и грусть, особенно карточки кредиторов, которыми я желал бы
навсегда быть забытым. И из сотни тех карточек, которые разошлю я, быть
может, несколько штук вызовут сочувственное замечание, остальные же будут
встречены полупренебрежительным вопросом:
- Кто это прислал? Ах, да...
И при всем том я был бы искренне огорчен, если бы не получил ни одной
карточки. Мне показалось бы, что я забыт всем миром, и мне стало бы очень
грустно: ведь даже и эта копеечно-марочная связь отпугивает призрак
одиночества, которым болеют современные люди. И я положительно не верю в
искренность тех, кто смеется над карточками, визитами и поросенком: просто
им немного совестно подобных "пустяков", за которыми чувствуется
пробудившаяся детская вера.
Праздник должен быть резко выделен из той полосы жизни, что зовется
буднями, и все, что клонится к этому, вызывает во мне сочувствие. Пусть
звонят колокола; пусть люди улыбаются друг другу и рассказывают одно только
хорошее; пусть весь мир приоденется по-праздничному, - я хочу быть
обманутым. Я знаю, что Иван Иванович Икс берет в год 360 % и что сюртук его
с левой стороны отдулся не от того, что под ним бьется большое сердце, а
просто от связки опротестованных векселей, - но если Иван Иванович
улыбнется, я с удовольствием признаю в нем брата. Мне доподлинно известно,
что в статистике несчастных людей ничего не изменится между сегодняшним днем
и завтрашним, но если талантливый Андрон Андроныч Дзет без особенной натяжки
расскажет мне о том, как трое несчастных получили неожиданно в подарок по
гусю и от того стали счастливы, я с удовольствием прочту его рассказ и на