"Ираклий Андронников. Избранные произведения в двух томах (том 1)" - читать интересную книгу автора

потребности перевоплощаться, становиться другим человеком, мыслить и
говорить за него, воспроизводить в образе то, что он говорил, и то, чего
даже не говорил, но мог бы сказать. И при этом импровизировал так, чтобы
моим героям трудно было опровергнуть эти изображения. Чтобы, опровергая, они
становились бы еще более похожими на мои рассказы о них.
Когда это началось? Кажется, в детстве. Во всяком случае, в школе я уже
изображал певцов, дирижеров, оркестр, актеров, учителей, знакомых, особенно
знакомых старух. И делал это, как говорили, похоже. Кроме того, любил
пересказывать прочитанные книги, драматические и оперные
спектакли. Но тут дело осложнялось тем, что рассказывать я не умел,-
говорил несвязно, сбивчиво, бестолково и при этом первый смеялся. Мне
посчастливилось: классы первой ступени я проходил в те годы, когда школа
искала новые формы работы и классная наставница,- звали ее Верою Генриховною
Берг,- учеников, выражавших желание рассказать что-нибудь "от себя",
всячески поощряла. Но при этом постоянно нас останавливала. То задаст
наводящий вопрос, то сама перескажет скомканное. Меня она научила слушать,
что я рассказываю, как бы со стороны. Мешала мне больше всего патологическая
застенчивость., которая странным образом уживалась с беспечностью и
безудержным стремлением смешить, лицедействовать, причем - как только я
скрывался за образом - скованность начисто исчезала. А начну от себя
рассказывать - дрожу! Но я жил и воспитывался в Грузии - самой красноречивой
стране! Импровизаторы, рассказчики, собеседники! Тут было у кого поучиться.
Коридор Ленинградского университета стал для меня и аудиторией и
лабораторией, где я под свежим впечатлением мог подолгу импровизировать в
образе того профессора, лекцию которого только что слушал. Вокруг собиралось
обычно от двух до десяти человек. Если больше - я замолкал: много!
Это была пора всеобщего увлечения жанром художественного чтения,
искусством Яхонтова, Закушняка. Проза произнесенная, интерпретированная,
воплощенная в интонациях, удостоверенная личностью живого рассказчика,
ставшая театром в одном лице; стих Маяковского, воплотивший его разговорные
интонации, с беспредельной свободой исполнявшийся им самим,- все это
сообщало необыкновенную выразительность печатному слову.
Великая революция в стране, где было мало бумаги и миллионы
неграмотных, вызвала к жизни новую форму искусства, уже подготовленную
расцветом русского психологического театра. Слово писателя, сказанное с
эстрады, обращалось уже не к отдельным читателям, а к огромной аудитории,
воздействовало па них не порознь, а восхищало всех вместе, одновременно.
Новое искусство требовало воображения, восприятия творческого, активного. В
искусстве Яхонтова чудесно соединились слово трибуна, оратора с искусством
актера и вдохновением поэта. Это открывало путь устной литературе. Но слово
классиков и знаменитых писателей современности - было одно, а лицедейство
никому не ведомого студента - другое. Для "имитатора" (как меня называли
некоторые) - для "имитатора" известных писателей, музыкантов, актеров места
на серьезной литературной эстраде не было. С одной стороны, пример Тынянова
ободрял, но тот же Тынянов не советовал идти на эстраду. Поэтому я
рассказывал в гостях, рассказывал в коридорах издательств, на лестнице
Публичной библиотеки - всюду, только бы слушали. Число тех, кто, узнавая
моих героев, смеялся, росло. У меня же возникали все новые "роли", которые в
процессе рассказывания варьировались, уточнялись и шлифовались. Я изображал
Алексея Николаевича Толстого, с которым познакомился еще в 1925 году и с тех