"Ираклий Андронников. Избранные произведения в двух томах (том 1)" - читать интересную книгу автора

мной открывался путь в литературу и на эстраду.
Но перспектива стать профессиональным артистом эстрады меня беспокоила.
Возникала проблема репертуара. О чем я буду рассказывать, когда первый
интерес ко мне схлынет? Как буду представлять свои тексты, если я не пишу
их, а говорю, и каждый раз по-иному? Почти все, кто слышал меня, считали,
что то, что я делаю, доступно только им и узкому кругу "прикосновенных" к
искусству. Сам я того не думал, но с мнением этим считался... Стать
писателем? Но стоило мне взяться за перо - и все пропадало: не ложился
устный текст на бумагу! Самым верным показался мне скромный путь
комментатора, разыскателя новых фактов о Лермонтове. И вот, решив навсегда
остаться в Москве, я поступил в Рукописное отделение Ленинской библиотеки, а
в свободное время продолжал заниматься Лермонтовым.
Между тем, стремясь разгадать тайны его биографии, я переживал то
неудачи, то радости, встречал на пути своих розысков множество людей -
интересных, острохарактерных. И с увлечением пересказывал знакомым свои
"научные приключения". Однажды - это было летом 1937 года - я в поезде стал
рассказывать редактору "Пионера" Б. А. Ивантеру, как интересно и трудно было
разгадать таинственные инициалы некоей Н. Ф. И., которой Лермонтов в юности
посвятил десятки своих стихов. Ивантер усмотрел в этом занимательное чтение
для ребят школьного возраста и убедил меня записать эту историю. В сущности,
ее застенографировали, а я только выправил текст. Так в 1938 году в
"Пионере" появился мой первый "письменный" серьезный рассказ - "Загадка Н.
Ф. И."
В ту пору я еще не догадывался, что он опять станет устным и я буду
исполнять его с эстрады. Тогда я понял только одно: что нашел способ
доступно рассказывать о приключениях литературоведа, который, подобно
детективу, обнаруживает мельчайшие, почти неуловимые факты и связывает их
между собой. Строить умозаключения, ведущие от частных наблюдений к общим
выводам и, наоборот, от общих положений к наблюдениям частным, я учился еще
у отца, который всю жизнь требовал от меня строгой логики, приохотил к
чтению судебных отчетов и речей крупнейших адвокатов и нередко рассказывал о
судебных процессах, в которых участвовал сам. Неожиданно для меня самого из
работы над примечаниями возникло опять что-то совершенно другое. С "верного
пути" комментатора меня снова отнесло в сторону. Немалую роль сыграла здесь
дружба с Виктором Борисовичем Шкловским, который, прочитав в журнале мою
компилятивную статейку, обрушился на меня, запретив "искать творческое
счастье на обыкновенных путях" и писать то, что может написать любой
грамотный человек.
Копаясь в архивах, я продолжал выступать понемногу то в Москве, то в
Ленинграде - в клубах интеллигенции, обретал профессиональный опыт. Как и
теперь, немалую пользу оказывали мне советы и замечания жены - Вивианы
Абелевны Андрониковой, актрисы, работавшей в ту пору в театре-студии под
руководством Р. Н. Симонова. И все же от предложений выступать с афишей, с
продажей билетов я упорно отказывался: жанр не был защищен прочной
традицией, не входил, как говорится, в систему.
Колебания кончились в марте 1941 года, когда организатор концертов П.
И. Лавут, не спросив меня, а ссылаясь на какое-то мое согласие, данное "в
том году", расклеил афишу, под которую продал три выступления. Открытый
концерт в Комаудитории МГУ рассеял некоторые из моих опасений и опроверг
разговоры о том, что изображение конкретных людей может быть интересно лишь