"Иво Андрич. Рассказ о слоне визиря" - читать интересную книгу автора

то и дело посылали подмастерьев, но мальчики возвращались все с той же
вестью, что лавка Алё Казаза на запоре.
В такой тревоге в тот вечер рынок и закрылся. А когда утром Алё вышел,
живой и невредимый, как всегда, с улыбкой, открыл свою лавку и стал спокойно
разматывать огромный моток желтого шелка, всем сразу стало легче. И если
накануне они тревожились за судьбу Алё (а значит, и за свою), то теперь,
негодуя за свои вчерашние страхи, уже холодно отмахивались и говорили: они
знали, что все хорошо кончится - дурные головы крепко держатся на плечах.
Кое-кто из любопытных и бездельников уже прошелся к лавке Алё. Он
перебросился с ними двумя-тремя словами, но, кроме добродушно-лукавой
улыбки, никто ничего из него не выудил. И так целый день. Чаршия сгорала от
любопытства, но Алё упорно молчал. И только в сумерки он рассказал тихо и
доверительно одному из соседей и товарищей по цеху свою историю.
- Тебе я могу сказать все, - шептал Алё, - потому что знаю, ты никому
не передашь. По правде говоря, нелегко мне пришлось, когда попал я в руки
стражников и увидел, что Тосун-ага исчез за углом, но, вижу, деваться
некуда. Я было притворился, что иду по своим делам в Халиловичи, но они мне
и пикнуть не дали. Мы, говорят, все знаем, вы шли в конак. Вот и пожалуйста,
конак открыт. И повели меня в конак через двор, потом через другой и ввели в
какую-то огромную темную залу. Гляжу я по сторонам, а сам дорого бы дал,
чтобы очутиться где-нибудь в другом месте. Оставили меня одного. Жду, жду,
всякие мысли в голову лезут, и все сам себя спрашиваю, увижу ли я еще свой
дом. Смотрю, кругом двери, но все закрыты, вдруг вижу на одной сквозь
замочную скважину что-то сияет, как солнце. Подошел я на цыпочках и
пригнулся, чтобы заглянуть, да не успел, дверь распахнулась, и я так и
ввалился, на корточках, в комнату, светлую и просторную. Встал я на ноги и
прямо ахнул. Богатый ковер и всякая роскошь. Пахнет амброй. И стоят два
человека в суконных кафтанах при тяжелом оружии, а между ними, чуть
подальше, сам Джелалутдин-паша. Я его сразу узнал. Спрашивает он меня
что-то, а я так смешался, что ничего не слышу. Спрашивает еще раз: кто я и
чего хочу, а голос у него как шелк. Я начал что-то лепетать, а губы не
слушаются, словно чужие: что мы, мол, вот насчет слона, договорились, мол, и
вот пришли просить.
"А кто еще с тобой?" - спрашивает меня визирь все тем же голосом, как
будто откуда-то издалека, а сам смотрит мне прямо в глаза.
Я так и окаменел, и кровь у меня в жилах застыла. Оборачиваюсь. Была бы
у меня за спиной хоть эта падаль Тосун, а то ведь знаю, что никого нет, все
меня предали и оставили иного в этом страшном месте, и надо теперь самому
как-то выпутываться. Тут во мне что-то перевернулось. Выпрямился повернулся
лицом к визирю, голову склонил, а руку приложил к груди (точно я так и
собирался сделать!) и заговорил без всякого стеснения:
"Меня, о светлый паша, послала вся чаршия не затем, чтобы тебя
обеспокоить (кто бы об этом смел и подумать?), но затем, чтобы просить
тефтедар-эфенди* передать наше пожелание и нашу просьбу: твой слон - это
гордость и украшение нашего города, и наша чаршия рада будет, если ты купишь
еще одного, мы тогда сможем гордиться перед всей Боснией, да и слон тогда
уже не будет один, без пары. А мы его так полюбили, что свою скотину стали
меньше любить. Вот что меня послали сказать и о чем просить от лица всей
чаршии, а ты лучше знаешь, что и как тебе делать. Только что до нас, до
торговых людей, то хоть и трех... четырех таких заведи, нам не будет в