"Иво Андрич. В мусафирхане" - читать интересную книгу автора

года, посылал он теперь своего племянника. У него было такое чувство, будто
в юноше продолжается его собственная жизнь. Но и здесь его постигло горькое
разочарование. Напрасно он просил за племянника знакомых монахов.
"Ни к чему не чувствует влечения. Только все растет вширь да ввысь. И
поведением своим скорее похож на простого мирянина, нежели на монаха; да
простит нам святой отец нашу смелость", - писали епископу из Рима.
"Чист и скромен и по-своему религиозен; равнодушен к земным радостям и
суете, но, увы, абсолютно лишен жажды познания и размышления, равно как
святой покорности старшим и терпимости к товарищам", - писал ректор духовной
семинарии.
А от Фра Марко приходили полные забористых слов и ошибок письма, в
которых он отчаянно просил дядюшку вернуть его в Крешево.
"Спасите меня, не могу я с этими людьми!" Ему бы хоть одним глазком
взглянуть на Крешево, точь-в-точь как гайдуку Ивану Роше, который, не смея
появляться в родном городе, подымался на гору, чтоб посмотреть на него хоть
издали.
Так писал он в каждом письме.
Епископ решил подождать год - авось юноша привыкнет и образумится, а
нет - так вернет его в Крешево. Но зимой епископ простудился и скоропостижно
умер. Марко незамедлительно вызвали из Рима, отправив на его место фра Мию
Субашича, честолюбивого и худосочного юношу.
Вот уже второй год, как фра Марко викарий монастыря. Заботится о
продовольствии и вине, нанимает поденщиков и рассчитывается с ними,
принимает в гостинице проезжих турок.
Работая наравне с крестьянами, он окончательно вышел из повиновения и
забыл то немногое, что сумел выучить. Руки у него огрубели, голос охрип. На
потемневшем от солнца лице топорщились усы. И без того высокий и плечистый,
он еще больше раздался и отяжелел. А речь свою еще обильнее уснащал бранью.
Нелегко жилось в монастыре этому грубияну и недоучке, оставшемуся без
своего покровителя. Самое неприятное было то, что он никогда не знал,
говорят с ним монахи всерьез или смеются над ним. То он вспылит понапрасну и
станет еще смешнее, а то размякнет и пустится в разглагольствования, не
замечая веселого смеха в глубине трапезной.
Фра Марко все больше отдалялся от монахов. Его освободили от
обязанности участвовать в общей трапезе и молиться вместе со всеми. Дни он
проводил в полях или в гостинице.
Рядится и спорит с крестьянами или сам берет мотыгу и копает до
седьмого пота, а под вечер, когда спускается прохлада, дымится, словно гора
после дождя. Или начнет переливать вино в сыром подвале, катает бочки,
окуривает их серой. А то целыми днями пересыпает пшеницу в амбаре, а потом
два дня кряду не может отмыться от въевшейся в уши и шею пыли.
Однако и у него бывали свои часы отдохновения и "райского" блаженства,
о которых ни одна живая душа не подозревала. И сам он не знает, как и когда
на него "находит".
Присядет он после тяжелой работы на колоду, сотрет пот, крякнет,
откашляется и вдруг почувствует, как кровь забурлит в его утомленном теле -
горячим, шумным потоком разольется по жилам, глухо стуча в плечах, где-то
под ушами и наконец доберется до головы, вызывая головокружение и всего его
наполняя своим неугомонным шумом. И вот уже этот шум подхватывает его и
куда-то уносит. С широко раскрытыми глазами сидит он на колоде, но ему