"Иво Андрич. В мусафирхане" - читать интересную книгу автора

больного, сразу вышел из комнаты, бормоча:
- Фу, нехристь проклятый, никогда не узреть тебе лика божьего.
Но на другой день он снова сменил гнев на милость. С прежним пылом
ухаживал за Мамеледжией, ежеминутно толкуя ему о вере и крещении. И даже
ночью ему приснилось, как он бьется с окружившими Мамеледжию чертями,
разгоняя их палкой. Но, сражаясь, он никак не мог преодолеть какой-то
странной скованности. А чертей было все больше и больше, все до ужаса
косматые, только под суставами видна серая жилистая кожа. Фра Марко
проснулся, встал посреди комнаты, у него болит рука. С трудом зажег свечу.
Оказалось, он столкнул с полки требник и фарфорового ангела, отбив ему
кончик правого крыла. Фра Марко перекрестился и снова лег.
Мамеледжии все хуже. Он совсем не ест и, закрыв глаза, непрерывно
стонет. Кезмо не возвращается. Игумен боится, как бы турок не умер в
монастыре.
Однажды вечером Мамеледжия почувствовал себя лучше. Повеселел, оживился
и все заговаривает с фра Марко, сучившим фитили для свечей. Слушая
лихорадочные уверения турка в том, что ему полегчало, фра Марко подумал, что
это, должно быть, перед смертью, и, подойдя к постели, вновь принялся
обращать его в свою веру.
Он говорил страстно, увлеченно, сам удивляясь легкости, с какой лились
у него слова. То он цитировал проповеди и церковные книги, то вдруг забывал
про них и приводил свои собственные убедительные доводы.
- Ты что же, касатик, и на тот свет пойдешь с этим толстопузым Кезмо?
Разве ты не видишь, как его раздуло от ракии и всяких непотребных дел? Ведь
это сатана во плоти! Под ним всегда врата ада, не сегодня-завтра
разверзнутся, и он полетит прямо в кипящий котел. И ты с ним заодно!
Тут он рассердился, хотел было выругаться, но вовремя спохватился и
принялся воскрешать образ сладчайшего Иисуса и пречистой девы Марии;
с трудом подыскивая слова, живописал, как умирает христианин и как
торжественно препровождают крещеную душу в царствие небесное, где ее
встречают архангельскими трубами и благостными песнопениями, по сравнению с
которыми все земные радости ничто.
Турок молчит, только веки его слегка подрагивают. Фра Марко склонился
над ним в тщетной надежде проникнуть в его мысли - перед ним все то же
ничего не выражающее тонкое овальное лицо, закрытые глаза и надутые, как у
упрямого мальчишки, губы.
- Ты только скажи: "Помоги нам, Спаситель!" Ну скажи же, Осмо! - шепчет
он как можно тише и ласковее.
Турок молчит. Он тяжело дышит, кадык его судорожно дергается.
Полагая, что больному трудно говорить, фра Марко снял с висевших на
поясе четок небольшое распятие и поднес к его губам.
- Поцелуй, Осмо, вот наш Спаситель, поцелуй его, и он простит тебе
грехи и примет тебя.
Лицо турка чуть дрогнуло, веки трепыхнулись и он зашевелил губами,
словно желая что-то сказать, но вместо этого еще больше надул губы и из
последних своих сил плюнул. Плевок покатился по его подбородку.
Монах молниеносно отдернул крест, отскочил в сторону и. что-то бормоча,
выбежал вон.

Огромен и однообразен шум летней ночи. Только в конце лета небо бывает