"А.Андреев. Этнография" - читать интересную книгу автора

И тут он снова ударил. Я сообразил, что это он бьет не мух. Поэтому
сказал:
- Не понимаю.
- Чего не понимаешь?
- Чего ты дерешься.
- Да это я не тебя, - снова беззаботно махнул он рукой и засмеялся.
- Ага, - ответил я. - Это очень приятно, что не меня. А кого же?
Рожа-то моя.
- Ну, рожа-то твоя, - подтвердил он, - так чего, пойдем или посидим?
- Посидим, - решил я, потому что понял, что попал в новую задачу.
- Посидим, - легко согласился он. - Так что ты там насчет
искренности-то надумал, победитель соцсоревнования.
Я понял, что за этим прозвищем скрывается подсказка:
- Почему победитель соцсоревнования?
- А у нас так мудрено, как ты, бывало, председатель колхоза выступал. Я
как тебя слышу, так сдержаться не могу, так бы ему, гниде, по зубам и
врезал. Ты не обращай внимания! - и врезал, гад, еще раз!
Сначала я чуть не купился на это объяснение. Потом до меня дошло, что
раз я говорю как председатель на собрании, значит, я могу говорить и
по-другому! Как? Да как угодно. Не как председатель, так как директор или
секретарь райкома... Это сейчас, когда я пишу, получается, что дошло как-то
быстро и сразу. Я тогда по роже получал, наверное, с час, если не больше.
Но все-таки исчерпывается даже тупость. В какой-то миг меня осенило и я
понял, что должен задать себе вопрос: а как кто я говорю?
И тут же понял, что у меня много обликов для разных случаев. И
комсомольский активист, и уличный хулиган, и хороший мальчик... Конечно,
хороший мальчик! Я говорил со Степанычем так, как полагается престарелому
хорошему мальчику.
А зачем? Да чтобы он был управляемым и хвалил меня, если не в глаза, то
рассказывая другим. Особенно приведшей меня к нему тете Шуре. А там,
глядишь, и до мамы дойдет, и она будет гордиться, что воспитала такого
хорошего мальчика!...
Меня даже испарина пробила, пока я разматывал это. Но порадоваться я не
успел, потому что меня вдруг осенила следующая догадка: как я говорю - это
одно дело, но там, в глубине, где нет слов, что-то происходит, какое-то
движение. И оно всегда одно и тоже, и без слов. А это я здесь снаружи
выбираю, в какие одежи одеть это глубинное движение. И одеваю в зависимости
от того, какой человек передо мной, и какое я хочу на него произвести
впечатление.
А что же это за внутреннее движение? Можно ли его выразить совсем без
слов? Ну, это вряд ли!... - подумалось мне. Где-то шевельнулось подозрение,
что можно и совсем без слов, но я это принять не смог, это было уж слишком.
Зато я понял, что слова бывают не просто какие угодно. Они бывают двух
видов: какие угодно и такие, которые достаточны. Достаточны и не более.
Просто желание, выраженное в слове, и никаких довесков, никакого
дополнительного воздействия и произведенных впечатлений.
- Степаныч, я хочу поесть, - медленно сказал я. Даже в таком коротком
предложении еще оставалось лишнее - это "по", прибавленное к есть. Но это я
преодолеть не смог, и Степаныч это принял.
Продолжая что-то говорить, он поднялся и пошел за горшком, в котором у