"Леонид Андреев. Из жизни штабс-капитана Каблукова (авт. сб. Рассказы и повести)" - читать интересную книгу автора

за завтрашним днем, растерял по дороге по частям свою душу.
Легкий, приятный туман волновался перед Николаем Ивановичем, застилая
от глаз все, что не есть четвертая рота Хоронского резервного батальона с
ее жидом Абрамкой, преферансом по маленькой, приказами по полку и другими
злободневными интересами.
Но было раза два в году, что союзник капитана обращался в его злейшего
врага. С мучительной яркостью и болью перед ним вставало сознание ужасной
бессмысленности его жизни, - и тогда Николай Иванович пил запоем по две
недели, в одном белье просиживая дома с одувшейся багровой физиономией. С
пьяными слезами он жаловался товарищам, что его загубили, а когда товарищи
покидали одичавшего, полубезумного от алкогольного яда человека, он ставил
к притолоке денщика и, с последними попытками сохранить свое достоинство,
суровым голосом рассказывал ему, что он, капитан, человек хороший, только
не понятый. Когда и денщик уходил от сумасшедшего "его благородия", его
благородие, положив голову на стол, плакал и один, не зная, о чем он
плачет, но тем горше, тем искреннее и больнее. По миновании запоя,
капитан, совестившийся вспомнить и говорить о нем, не мог все же
отделаться от ряда смутных, тяжелых воспоминаний. Одним из них, наименее
тяжелым, было воспоминание о том, что Кукушкин в чем-то помогал и
сочувствовал капитану.
Был ли он крепче на ногах других денщиков и долее в состоянии был
впитывать в себя капитанские излияния (летевшие на него иногда со стаканом
и другою вещью, подвернувшейся Николаю Ивановичу под руку), или в
чем-нибудь ином проявлял свое заботливое к нему отношение, капитан в
точности уяснить себе не мог, но чувствовал к Кукушкину благодарность.
Ради нее он до сих пор не прогонял Кукушкина и мирился с его официально
признанной глупостью и совершенно отрицательным значением в капитанском
хозяйстве: чего Кукушкин не мог разбить, то он портил другим, более или
менее остроумным способом. Капитанские приказания он толковал так
превратно, что даже другие денщики смеялись.
Выпив еще рюмочку, Николай Иванович отправился пройтись по знакомым,
передав ключ и заботы о квартире хозяйке, жившей через сени. Вернулся
капитан поздно вечером, но Кукушкина еще не было. Прошла ночь, а за нею
следующий день, - Кукушкина все не было.
Заложив капитанский реестрик за обшлаг рукава, Кукушкин вышел и,
охваченный крепким морозным воздухом, невольно ускорил свой гусиный шаг,
за который удалили его из роты. На морозе особенно чувствовалась теплота
выпитой водки, но это не улучшило его настроения. Послав значительное
количество чертей толкнувшей его бабе, в свою очередь, с некоторым
уважением сообщившей ему, что она такого длинного дьявола еще не видела,
Кукушкин демонстративно прошел перед самым носом разогнавшейся извозчичьей
клячи, на укоризненное замечание возницы бросив ему вслед:
- Эка носят тут вас черти, гужеедов!
Все дальнейшее, встречавшееся Кукушкину на пути, вызывало в нем протест
и едкие замечания. Чем благообразнее, сытнее и по-праздничному
радостно-озабоченнее была встречавшаяся физиономия, тем с большею
ненавистью смотрел он на нее. "Разлопался жирный пес", - приветствовал он
мысленно купца, сидевшего в широких санях и принимавшего от мальчика
кульки и кулечки. "Мало еще: ишь чрево-то разъел". Соображение о том, что
капитан послал его на другой край города, как будто тут не было хороших