"Шервуд Андерсон. Повесть о человеке" - читать интересную книгу автора

следом до самого дома. Соседи видели, как они целый час стояли у калитки и
разговаривали; на следующий день он явился снова.
На этот раз они проговорили около двух часов, а потом она вошла в дом,
собрала кое-какие вещи, и оба они отправились на вокзал. Они уехали в
Чикаго, жили там вдвоем и были, по-видимому, счастливы до самого дня ее
смерти. О том, как она умерла, я и собираюсь вам рассказать. Пожениться,
конечно, они не могли, я за все три пода жизни в Чикаго он палец о палец не
ударил, чтобы хоть что-нибудь заработать. А так как денег у него было очень
мало - их едва хватило на то, чтобы доехать сюда из Канзаса, - жить им
пришлось о большой нужде.
В то время, когда я впервые услышал о них, они жили в северной части
города, в квартале, состоявшем из трех- и четырехэтажных каменных домов.
Раньше дома эти были населены людьми состоятельными, но потом все
изменилось. Сейчас этот квартал как будто возрождается, а тогда год за
годом он просто приходил в упадок. Среди таких вот старых зданий, занятых
под меблированные комнаты, с неимоверно грязными кружевными занавесками на
окнах, иногда попадались и полуразвалившиеся деревянные дома. В одном из
этих домов и поселился Уилсон со своей любовницей
Это были настоящие трущобы! Владелец, наверное, хорошо понимал, что в
таком огромном городе, как Чикаго, в конце концов, ни один район зря не
пропадет. Он рассуждал примерно так: лЛадно, черт с ним, с домом. Земля
когда-нибудь непременно будет в цене, а дом-то сам по себе ведь ничего не
стоит. С жильцов я буду брать подешевле, зато никакого ремонта делать не
стану. Тогда мне, пожалуй, хватит денег, чтобы платить налоги, а там будем
ждать, пока цены поднимутся!╗
Дом так и стоял год за годом некрашеный; окна покосились, и почти все
черепицы с крыши попадали. На второй этаж надо было подниматься по наружной
лестнице с темными, лоснящимися перилами. Так почернеть дерево могло только
в городе, где топят жирным углем, вроде Чикаго или Питтсбурга. Стоило
только дотронуться до перил, как руки становились черными. Квартиры наверху
были холодные и неприветливые. Каждая квартира состояла из большой комнаты
с полуразвалившимся камином и двух маленьких спален.
Такую вот квартиру и занимал Уилсон со своей любовницей в то время, к
которому относится, мой рассказ. Сняли они ее в мае, и, мне кажется, их не
слишком беспокоило, что большая комната, где они жили, была пустынной и
холодной. Обставлена эта комната была скудно: шаткая деревянная кровать с
отломанной ножкой, которую хозяйка заменила планкой от упаковочного ящика,
кухонный стол, за которым Уилсон писал, и несколько дешевых табуреток.
Подруге Уилсона удалось устроиться на работу: она поступила
гардеробщицей в театр на улице Рэндолфа, и они жили на ее заработок.
Говорили, что это место ей нашел не то какой-то актер, не то еще кто-то из
имеющих отношение к театру людей, которому она нравилась. Но ведь стоит
какой-нибудь женщине начать работать в театре, как про нее, сейчас же
распустят сплетни, будь она знаменитой актрисой или простой уборщицей.
На работе ее знали как человека исполнительного и выдержанного.
Уилсон писал стихи. Ничего подобного я никогда не читал, хотя, как все
почти журналисты в свое время отдали дань поэзии, и сам когда-то писал как
рифмованным, так и модным в наше время белым стихом. Но меня больше
привлекали темы классические.
Стихи же Уилсона казались мне просто китайской грамотой. Впрочем, уж