"Михаил Анчаров. Этот синий апрель (Повесть)" - читать интересную книгу автора

остальным же было связываться с букашкой, которая мозолила глаза, -
остальные только смотрели с брезгливым интересом.
А Гошка вздохнул с облегчением. Он увидел, что от ворот идет отец,
усталый после работы. Он только опасался, что отец не заметит его и не
успеет подойти раньше, чем Гошка почувствует режущий удар в лицо. Он только
опасался, чтобы отец не нарвался на случайный нож, когда будет раскидывать
панченскую шпану тяжелыми кулаками, и уже приглядел булыжник, который можно
опустить на голову того, кто в суматохе выдернет перо из клифта и попытается
пописать отца.
- Шухер, - сказал Рыло, и Гусь отодвинулся.
Отец заметил Гошку, подошел и сдвинул кепку ему на нос. Потом скучно
оглядел всех и спросил:
- Спички есть?
Чирей, сощурившись, протянул спички. Отец достал пачку "Норда", размял
папиросу, сунул в угол большого рта и только тогда взял спички из протянутой
руки, закурил и не глядя протянул пачку остальным. Панченские взяли по
папиросе и внимательно задымили. Отец спрятал пачку в пиджак с отвисшими
итээровскими карманами, в которых болтались карандаши, и спросил уходя:
- А почему к тебе товарищи в дом не приходят?
- Не знаю, - сказал Гошка.
- Значит, не уважают, - сказал отец.
И пошел к дому по скрипучей асфальтовой дорожке. Хотя он так и не
посмотрел звуковой фильм "Путевка в жизнь", видимо, считал, что поступать
надо именно так.
Вот когда Гошка испугался - кто же не боится предательства? И еще он
боялся, что панченские увидят, как он боится.
А панченские смотрели вслед отцу, пока он не скрылся в подъезде.
- Пошли, - спокойно сказал Чирей и подбородком позвал Гошку.
И Гошка вместе со всеми двинулся в загадочную и мрачную панченскую
страну. Гошка понимал теперь, что так надо, что так лучше всего, что, если
отец оставил им сына - значит, это всерьез, значит, они люди, а не пугало, и
сын не заложник. И Чирей идет рядом и не даст утонуть, а научит плавать, как
отец учил Гошку плавать и держал Гошкину голову над водой, пока тот не
догадался, что плывет, и как отец совсем в детстве позволил ему курить,
когда он попросил, и сам поднес спичку, мама закричала: "Что ты делаешь?!" А
отец сказал: "Теперь вдохни".
И Гошка задохся и заревел: "Я хотел без огня!" - и сразу стал умный. И
не курил до девятого класса.
Чирей наложил табу на Гошку, и ни разу никто не позвал его, когда брали
ларек, или стоять на стреме, или выпить водки, или понюхать марафету. И
Гошка только видел, видел, как Грыб играл в карты, а к нему в карман лез
какой-то сявый, и Грыб, не оглядываясь, бил его по физиономии, а тот снова
лез - учился работать чисто; и слышал, слышал, как пели страшные рассказы о
проданных малинах, о киперах и медвежатниках, о фармазонщиках и уркаганах, о
бери-мере-ойс и о Мурке, погибшей красоте. И Гошка пел, пел все эти песни и
еще одну песню, которую знал только он и которую больше всего любил Чирей, -
"Прощай, товарищ дорогой... я вдаль иду вслед за водой - в дорогу, в
дорогу... в дорогу, в дорогу..." Эту песню написал один немец, по фамилии
Шуберт, и Чирей, когда слышал ее, утыкался лбом в стекло на лестничной
площадке доходного дома, вонявшей кошками, и скрипел зубами.