"Анатолий Ананьев. Версты любви (Роман)" - читать интересную книгу автора

"Ясно, товарищ капитан!"
Но ясно мне стало потом, после боя, когда мы вместе с комбатом и
солдатами перебирали все мельчайшие подробности, вспоминали, кто что и как
делал и вел себя, а в ту минуту я совершенно не представлял, для чего нужно
было ставить орудие непременно за горевшими танками и подвергать бойцов, в
сущности, еще одной, дополнительной опасности. Однако нарушить приказ я,
разумеется, не мог: и потому, что это было бы прежде всего нарушением
воинского устава, но, главное, потому, что и я, и все мы на батарее любили и
доверяли своему командиру; я-то начал войну в сорок третьем, летом, под
Курском, а он тянул ее с самого начала, с сорок первого, и повидал, конечно,
многое, побывал в разных переплетах, и отступал, и наступал, и еще в финской
участвовал, штурмовал линию Маннергейма. Он уловил, я говорю сейчас не
военным языком, самую суть момента, точно определил, что происходит на поле
боя, и я считаю, да и тогда считал, что он спас мне и бойцам моего взвода
жизнь. Поставь мы орудие выше, расстреляли бы нас немцы, как только что
расстреляли зенитчиков. А дело-то было простое, нехитрое: любое орудие при
выстреле дает вспышку, и немцы, хотя зимой мы красили наши пушки в белый
цвет и на снегу не так-то легко было заметить их, засекали вспышку и
поражали цель; за горевшими танками же, за языками пламени не было видно
вспышки.
Но, может быть, я зря забегаю вперед.
Я собрал солдат своего взвода и сказал им о поставленной перед ними
задаче. Все слушали молча, никто и потом не проронил ни слова, и в этой
тишине, казалось, с каким-то особенным, придавливающим треском прокатывались
тяжелые разрывы по лесу. Я не стал вызывать охотников. "Пойдет первое
орудие, - сказал я. - Сержант Приходько, за мной". И через несколько минут
мы были уже на обочине и выбирали огневую позицию.
"Видите?" - спросил Приходько, когда мы выползли на заснеженную дорогу.
"Еще бы, - ответил я. - Как открыто стоят!"
"Обнаглели! Ну ничего, мы сейчас их потревожим".
"Или они нас", - подумал я, но сержанту сказал совершенно другое: -
"Вот здесь и поставим! Давай за людьми, катите орудие. Развернем его на
дороге, а у обочины надо соорудить щель. Да не поперек ройте, а повдоль,
понял?"
Пока подкатывали орудие и рыли щель, я лежал на дороге и то в бинокль,
то простым глазом наблюдал за неподвижно стоявшими за бревенчатым настилом
немецкими самоходками. Жерла их пушек, казалось, были направлены на меня, на
весь наш расчет и на орудие, которое уже подталкивали к обочине, а
впечатление, когда, знаете ли, целятся в тебя, не очень приятное. Я боялся
пошевелиться и то и дело посматривал, скоро ли будет вырыта щель, чтобы
спрыгнуть в нее, хоть не на виду будешь, а в укрытии, но в то же время я
знал, что не только за моими действиями, но за всем тем, что происходит
здесь, следят с наблюдательного пункта капитан Филев и подполковник
Снежников, и оттого - где-то, может быть подсознательно, - мне не хотелось
показаться в их глазах трусом, и даже когда была отрыта щель, я еще
продолжал лежать на снегу, понимая, однако, бессмысленность того, что делаю.
Мне до сих пор кажется, что все, что я делал тогда, какие отдавал
распоряжения, а главное, почему принялся стрелять сам и отстранил наводчика
Мальцева, у которого, я видел, были белые, как будто закоченевшие руки, -
все делал только из того чувства, как могут подумать обо мне. "Убьют, -