"Анатолий Ананьев. Версты любви (Роман)" - читать интересную книгу автора

"Ну вот и жених наш пришел, смотри, мать. - Он протянул руку, как бы
приглашая хозяйку дома (которую он, кстати, тут же назвал Марией Семеновной)
подойти и посмотреть, как молод, статен и красив "жених". - Да сними
полушубок, - затем, взглянув на меня, проговорил он, - предстань пред тещины
очи. Мы тебя, понимаешь, сватаем здесь, рассказываем о твоих подвигах, а ты
бока пролеживаешь! Дайте место жениху! Место Герою!" - уже с заметною
командирскою ноткой добавил он, повернувшись к столу, ко всем, и когда я
снял полушубок, провел и усадил меня рядом с Ксеней.
Я понимал, что все это было шуткой. Перед моим приходом, наверное,
чтобы занять время, они затеяли игру в сватовство, игра понравилась, и они
охотно продолжали ее теперь, разливая по стаканам водку, провозглашая тосты,
шумя и закусывая; вместе со всеми опустошил свой стакан и я и сидел
розовый - не столько от выпитой водки, сколько от смущения, чувствуя себя
сначала неловко в непривычной роли жениха. Я улыбался и поглядывал то на
будущую тещу, то на невесту, и, знаете, как сейчас помню: находили минуты,
когда мне хотелось, чтобы все происходившее было не шуткой, а правдой. Я
смотрел на Ксеню и говорил себе: "Да она же красива, черт возьми, она просто
красавица!" - и во мне возникало желание обнять ее, ощутить ее близость, но
я лишь еще больше краснел, сознавая это, и старался отворачиваться и не
смотреть на нее. Я спрашиваю сейчас себя: что такое красота? Очевидно, это
не только внешний облик человека, не только цвет волос, глаз, черты лица или
покрой платья, а есть еще нечто такое, что заставляет жить и сверкать все
эти внешние формы; есть чувства, сгусток чувств, с которым мы идем по жизни,
к людям, есть понимание добра, наконец, у каждого человека есть свой мир,
которым он живет, и каким бы ни был этот мир, прекрасным или плохим, и как
бы мы ни старались скрыть его в себе, он непременно выявится или в
движениях, или в выражении лица, или, если хотите, в тоне голоса и привлечет
к нам или оттолкнет от нас людей. И что главное, мир этот не читается в
глазах, а угадывается; угадывается красота души, красота человека. Я сидел
так близко возле Ксени, что мне до сих пор кажется, что я чувствовал тепло
ее тела. Я смотрел на ее косы, и хотя, знаете, я понимаю, что тут может быть
удивительного и необычного, что у девушки косы, но для меня и теперь есть
нечто неповторимое в том, как были заплетены и как спускались на грудь,
прикрывая уши и шею, ее серебристо-серые (серебрились они от света
керосиновой лампы, которая, как я уже говорил, висела над столом) волосы;
когда она поворачивалась к матери, я видел ровный пробор на ее голове, и
короткие, не вошедшие в косу волосы мягким светлым пушком кудрявились вокруг
шеи; когда же она поворачивалась ко мне, я видел ее глаза, брови, темные
ресницы; покрытые румянцем от волнения и возбуждения щеки ее, казалось, так
и дышали здоровьем, молодостью, счастьем. Я помню ее оголенную до локтя
белую руку, как она держала в пальцах хлеб и черпала ложечкой насыпанный
старшиною прямо на стол горкой сахар; я мог бы сейчас пересказать все
движения, сколько в них было простоты, естественности и привлекательности,
но главное, конечно, заключалось не в этом; какой-то невероятною силой
жизни, добра веяло от нее, будто движения ее были не просто движения и
слова - не просто слова, а одухотворены, как бы подсвечены очень ясным и
чистым чувством, и я помню, как действовало на меня именно это ее
одухотворяющее, ясное и чистое чувство. Но представьте себе - это я уже
рассуждаю теперь, - представьте, что творилось у нее на душе, какие мысли в
ту минуту волновали ее? Для нее тот вечер, я так думаю, был своеобразным