"Анатолий Ананьев. Версты любви (Роман)" - читать интересную книгу автора

итогом жизни. Не возможность замужества, нет, не игра в сватовство, а
совершенно другое; та радость жизни, то сознание счастья и доброты в себе,
сознание доброты в людях, что окрыляло нас в детстве (что, по-моему,
непременно должно окрылять каждого человека, входящего в жизнь), было
отрезано у нее черными годами оккупации; зло, насилие, ужасы и ожидание
просвета; мы были для нее (если бы не мы, а кто-то другой, все равно) теми,
кто вернул ей ту самую радость жизни, сознание доброты и надежду на счастье;
мы были освободителями, и надо полагать, как она волновалась, о чем думала и
что испытывала в эти минуты. Я не спрашивал ее ни о чем, но я понимал ее; и
мне радостно было оттого, что я понимал ее; да ведь и сам я был, знаете, в
таком состоянии - Герой, центр торжества и внимания!
Разговор в основном шел между капитаном Филевым и Марией Семеновной;
комбат четвертой Сургин и старшина Шебанов лишь изредка вставляли свои
реплики, а больше смеялись, следя за перепалкой, так как Мария Семеновна
держалась бойко, решительно, и только младший лейтенант Антоненко оставался
как будто безучастным, ему не нравилось затеянное сватовство, он то и дело
подкладывал себе на тарелку крупную и рассыпчатую картошку, беря ее не
вилкой, а пальцами, и ел молча, по-крестьянски подставляя ладонь под крошки.
Вообще он был немного странным человеком, во всяком случае, мне так казалось
тогда; на батарее у нас он пробыл очень мало, так что я, в сущности, и не
узнал его как следует. Его прислали к нам с расформированного бронепоезда, а
потом, сразу же где-то после Калинковичей, опять отозвали. Ну да что о нем?
За весь вечер, мне помнится, он так ни разу и не улыбнулся и вышел из избы
первым, поклонившись хозяйке. Зато капитан Филев не умолкал ни на минуту,
хотя в моем представлении - с ним-то я воевал уже не один месяц! - он тоже
был всегда человеком молчаливым и суровым. Что же случилось с комбатом в тот
вечер? Потом я узнал, что с ним случилось, но тогда - возбужденный выпитой
водкой, видом сидевшей рядом Ксени, занятый своими размышлениями и
чувствами, я даже не заметил этой перемены в комбате; в какие-то минуты мне
вдруг начинало казаться, что капитан не шутит, и я, насколько это было
удобно, старался пристальнее всмотреться в его лицо и яснее уловить
интонацию его голоса. Он говорил:
"Да где же вы еще встретите такого жениха? И работу невесте на батарее
найдем - санитаркой! - а старого Трифоныча в орудийный расчет заряжающим". И
в то время как Мария Семеновна, которой давно уже было ясно, что шутка со
сватовством перевалила за положенные пределы и что бог знает во что еще все
это может вылиться, возражала: "Никуды я ее не отпущу, и не думайте", -
капитан снова и снова, улыбаясь, начинал все сначала.
"А если они сами захотят?" - говорил он.
"Пусть распишутся сперва, а потом и решают сами".
"Так ведь еще ни горсовета, ни загса в городе нет!"
"Нет, так будут".
"Когда будут, нас здесь не будет".
"И слава богу, другие придут".
"Другие, да не такие".
"Может, и получше, кто знает".
"А если не придут?"
"Придут, куда денутся".
"Э-э, мать, давно говорят: держи синицу в руке, а не ищи журавля в
небе. Ну как, порешили?"