"Анатолий Ананьев. Версты любви (Роман)" - читать интересную книгу автора

что ничего, в сущности, не произошло. Но ведь для меня ее слова, голос, все
в ней - лицо, шея, плечи, платье, - все было чем-то особенным, неповторимым,
я радовался, что есть на свете такая красота, радовался тому, что встретился
с ней, и встретился не просто, а в лучший для себя момент - как-никак, а я
был представлен к Герою! - и главное, что мои мысли и желание, как мне
казалось, и ее были одинаковыми, теми же; в юношеском воображении моем, как
только она произнесла: "Все равно, возьмите!" - я хорошо помню, мгновенно
возникли картины любви и жизни с нею. "Да что я вообразил, - в то же время
говорил я себе, стоя уже на крыльце, на морозе, и вглядываясь в дальние и
ближние зарева пожарищ по горизонту, которые теперь, в густой полуночной
синеве, были как будто видны отчетливее, чем прежде, с вечера. - Смешно,
глупо, и чего я вообразил себе!" Так же, как и несколько часов назад, когда
я шел сюда, под ладонью снова как будто была гашетка, и надо сказать,
ощущение это воспринималось еще реальнее, потому что я положил руку на
холодные, заиндевелые перила; я нажимал ладонью на перила, производя только
мне одному слышные выстрелы, но делал это теперь не со злостью и стрелял не
по немецким самоходкам, а просто, знаете, как бы салютовал от радости, от
чувства любви, доброты, счастья, которое, может быть, вам покажется
странным, было даже не во мне, а там, за дверью, в ней, согласной выйти за
меня замуж и пойти санитаркой на батарею. Я понимал, что это неосуществимо,
но мне не хотелось прерывать ход своих мыслей, и я снова и снова нажимал на
подтаявшие под ладонью деревянные перила крыльца. "Огонь! Огонь! Огонь!" -
про себя повторял я, не замечая, что произношу слова команды. Я вот и теперь
нажимаю на подлокотник кресла - видите? - и рассказываю, хотя все давно
пережито и прошло, а тогда - ведь было бы смешно, если бы вдруг я сказал
Ксене о своих чувствах! А они были. Мальчишество ли, воображение ли,
фантазия ли, но они были.
"Я вижу, лейтенант, ты и в самом деле влюбился, - сказал Сургин, когда
мы, уже спустившись с крыльца, выходили на дорогу. - Она красива, и
удивительно, как только мать от немцев уберегла ее! А ты на всякий случай
адрес возьми, после войны надумаешь и вернешься", - добавил он, когда
прощались.
"Да что адрес, - мысленно возразил я, - и так найду, если понадобится,
кончилась бы война да живым бы остаться".
Я не торопился к себе в избу; сначала обошел и проверил посты возле
машин и орудий, а потом, сняв полушубок и валенки, долго лежал на кровати не
раздеваясь, и все переживания вечера вновь как бы возникали и проходили
через меня, я слышал голоса комбата, Марии Семеновны, Ксени, особенно
последние ее слова, которые сказала она, когда я уже стоял одетым у порога.
"А что, если на самом деле поговорить? - спрашивал я себя. - Нет, не
согласится. А может, согласится? Может, он тоже - все совершенно серьезно?"
Я заснул с мыслью, что завтра непременно поговорю с комбатом, в конце
концов, чем черт не шутит, и даже не просто поговорю, а попробую убедить
его, потому что Трифоныча, конечно же, даже нужно в расчет, к младшему
лейтенанту Антоненко в четвертое орудие, там не хватает заряжающего.
Но утром все сложилось так, что я не смог как следует поговорить с
комбатом. Батарее приказано было собираться в дорогу. Нас перебрасывали в
новый район боев, под Озаричи. Расположившиеся было на недельный, как
предполагалось раньше, отдых, солдаты спешно укладывали вещевые мешки и
батарейное имущество в кузова машин, прицепляли передки и орудия, и батарея,