"Анатолий Ананьев. Версты любви (Роман)" - читать интересную книгу автора

как, впрочем, и весь наш полк, выстраивалась в походную колонну на улице.
Снег скрипел и вминался под ногами бойцов, под резиновыми скатами машин;
было безветренно, морозно, все вокруг искрилось в холодных лучах встававшего
низкого зимнего солнца. Мы стояли у головной машины: я, капитан Филев и
младший лейтенант Антоненко. Капитан должен был еще сходить в штаб полка и
уточнить маршрут движения, а пока отдавал последние перед маршем
распоряжения по батарее. Улучив минуту, когда все уже как будто было сказано
комбатом, я спросил, оглядываясь на Антоненко и смущаясь почему-то именно
его, а не капитана:
"А как быть с санитаркой, товарищ комбат?"
"Какой еще санитаркой?"
"А что вчера..."
"Да вы что?! Ей еще и семнадцати нет, вы что? Выбросьте из головы вашу
дурь, для всякой шутки есть место. Мы и так вчера натворили, вон глядите..."
На крыльце избы, куда мы с Антоненко, повернувшись, посмотрели, том
самом крыльце, где я пережил вчера несколько счастливых минут, положив руку,
как на гашетку, на холодные, заиндевелые перила, стояла подбочась Мария
Семеновна; она глядела на нас, на машины, на орудия, на всю уже
выстроившуюся вдоль улицы колонну, и хотя издали трудно было разглядеть
выражение ее лица, но по виду, как она держалась, нельзя было не заметить,
что она недовольна и строжится. Дверь в избу за ее спиной была подперта
широкой, местами обледенелой доскою, и Мария Семеновна, то и дело
оборачиваясь, то окидывала взглядом доску, то дотрагивалась до нее рукой,
проверяя, не сдвинулась ли, прочно ли держит дверь.
"Чего это она?" - спросил Антоненко.
"Дочь стережет, не пускает, а та в одну душу: пойду на батарею, и все.
Слезы, рев, боже мой!"
"А почему бы не взять, если просится?"
"И вы тоже?!"
Не знаю, о чем еще говорили Антоненко и комбат, для меня разговор их
уже не существовал; как-то вдруг, мгновенно я как бы отключился от всего
внешнего мира и мыслями, всем собою был там, в избе, где в слезах и
отчаянии - я сразу представил себе, как и что с ней, - находилась Ксеня.
Если накануне вечером, когда мы сидели рядом и я смотрел на нее, мне
казалось, что я понимал ее, то теперь, утром, глядя на подпертую доской
дверь, я чувствовал себя так, будто сам был за той дверью и рвался наружу. Я
понимал порыв ее души; хотя, в общем-то, мы не сказали вчера друг другу ни
одного нежного слова, а утром, занятый сборами, я и вовсе не видел ее, но
мне казалось, я твердо знал, что то чувство, какое испытывал к ней я,
передалось ей, не могло не передаться, как всякое чистое, доброе и сильное
чувство, и она рвется теперь и на батарею и ко мне. "Ко мне, да, ко мне, -
мысленно произносил я. - Что-то же надо делать! Что?" Молча, не оглядываясь
на комбата и Антоненко, я решительно направился было к избе, но громкий
голос капитана остановил меня:
"Назад!"
Я замер и продолжал смотреть на крыльцо, на Марию Семеновну, на доску,
которой была подперта дверь, на всю избу, ни секунды не сомневаясь в том,
что там сейчас и "слезы", и "рев", и "боже мой", как сказал комбат.
Но Ксеня оказалась совершенно иной девушкой. Она недолго плакала; надев
пальто и закутав голову шалью, она через сенцы забралась на чердак и как раз