"Анатолий Ананьев. Версты любви (Роман)" - читать интересную книгу автора

в те минуты, когда все мы смотрели на избу, в ту самую секунду, когда комбат
остановил меня окриком, - плечом выдавливала узкую, подгнившую, но еще
крепкую теперь, на морозе, и синюю от инея тесину на крыше. Я увидел, как
дрогнула, сдвинулась, роняя снег, хрустя и потрескивая, сначала одна, потом
другая тесина и в образовавшуюся щель высунулась по пояс Ксеня. Мария
Семеновна по-прежнему еще стояла на крыльце, ничего не слыша и не
подозревая, а мы - я, комбат и младший лейтенант Антоненко - во все глаза
смотрели на Ксеню, недоумевая, что же еще будет она делать теперь. Она
выбралась на крутую, скользкую, покрытую снегом и ледком под снегом крышу и
приготовилась прыгать. Я до сих пор не могу простить себе, что не побежал,
не остановил и не предупредил ее, что нельзя прыгать в том месте, где она
решила, - там был расчищен снег, это был двор, там не было сугроба, который
мог бы смягчить удар при падении; когда я бросился вперед, крикнув: "Нельзя,
Ксеня!" - она уже летела вниз, распластав руки, к сизой и жесткой мерзлой
земле; черное пальто, распахнувшись, хлопало полами за ее спиною.
Я не помню, как бежал; я видел только черный ком на мерзлой земле и
спешил к нему, ни на что не обращая внимания; но когда подбежал и,
склонившись, ладонью приподняв от снега голову Ксени, спросил: "Вы живы? Вы
ушиблись?" - вокруг уже толпились подоспевшие сюда комбат, Антоненко,
несколько бойцов с передней машины и, конечно же, Мария Семеновна. С
испуганными глазами, еще, как видно, не вполне успокоившаяся от недавнего
разговора с дочерью и не ожидавшая, что все так обернется, она опустилась на
колени и, бледная как снег, смотрела на дочь. "Ты что же это наделала?" -
проговорила она, продолжая еще как бы строжиться, но глаза уже
заволакивались слезами и посиневшие на морозе губы дрогнули. Ксеня же молча
смотрела на всех нас, кто окружил ее, переводя взгляд с одного лица на
другое, и в этом тихом, спокойном, как будто молящем взгляде было отражено
все ее душевное состояние в те минуты; я не заметил ни боли, ни раскаяния,
хотя, как потом утверждал Трифоныч, у нее был будто бы закрытый перелом
бедра; своим взглядом она как бы старалась внушить всем: "Вот видите, а вы
не хотели брать меня!" Я держал на ладони ее голову, от дальней машины уже
бежал Трифоныч с носилками и санитарной сумкой за спиною, а комбат говорил
старшине Шебанову: "Отвезешь на своей машине. Да мигом, ждать долго не могу.
Пока уточняю маршрут, чтобы все было сделано". Потом подошел к Ксене,
наклонился и долго, как мне показалось, вглядывался в ее лицо; притронувшись
к ее руке, он заметно пожал ее и сказал: "Ничего, до свадьбы заживет", -
затем поднялся и, уже не оборачиваясь, зашагал к штабу полка. А я помог
Трифонычу уложить Ксеню на носилки и проводил ее до машины.
"Почему вы не взяли меня?" - негромким, еле слышным голосом спросила
Ксеня, когда я прощался с ней в машине.
"Возьмем. Все решено, обязательно возьмем", - ответил я, совершенно
искренне веря в тот момент, что теперь действительно все решено, что комбат
не сможет отказаться и что мы непременно возьмем ее санитаркой на батарею.
Она ничего не сказала, а только продолжала смотреть на меня.
"Я обязательно приеду за вами, - тут же добавил я, беря ее руку и так
же, как это только что сделал капитан Филев, слегка пожимая ее. - До
свиданья, поправляйтесь скорее".
Спустя час мы уже проезжали последние улицы Калинковичей, сквозь стекло
машины я смотрел на серые деревянные избы, на тесовые и соломенные крыши,
покрытые ледком и снегом, и думал о Ксене; мне было жаль ее, я чувствовал