"Анатолий Ананьев. Версты любви (Роман)" - читать интересную книгу автора

полях, и вообще... кому-то надо же работать в управлении!" - говорю я себе в
такие минуты для утешения и оправдания. Но грустное настроение и
воспоминания продолжают идти своим чередом, и все более жизнь кажется
направленной не по тому руслу, по какому бы надо, а цель - неясной, скрытой,
как та гостиница в дождевом мраке ночи, в которую везет тебя автобус и в
которой еще неизвестно, есть ли свободный номер или нет его.
"Да скоро ли она, эта гостиница?"
"Смотря какая. У нас в городе две: "Заря" и "Колос".
"Мне все равно; которая ближе".
"Вам лучше в "Колос". Это два квартала, если вы сойдете на площади
Партизан, а если немного раньше, на углу Пролетарского проспекта, возле
универмага, то вам придется..."
Слава богу, на сей раз повезло, сосед по сиденью оказался отзывчивым, и
я с благодарностью смотрю на него и слушаю, что он говорит; я все понимаю,
как нужно идти, где повернуть налево, где направо, мимо какого киоска и
какой витрины, но это лишь кажется, что все понятно; как только ты вышел из
автобуса и очутился один на мокром асфальте, среди редких уже огней, среди
незнакомых, темных домов, мрачно возвышающихся на таком же ночном мрачном
дождевом небе, все ориентиры вдруг как бы исчезают, и ты уже не видишь того
киоска, о котором говорили тебе, и витрина давно уже не горит, а за углом
направо здание оказывается не таким, как оно было обрисовано, и ты идешь,
захлестываемый дождем и ветром, несешь в руке свой надоевший и кажущийся
тяжелым чемодан, произносишь про себя не раз говореное и переговоренное: "Ну
и выбрал же ты себе жизнь!" - и уже мысли о доме, семье, о тепле и уюте,
который ты вынужден был оставить ради этой, может быть, даже незначительной,
во всяком случае, конечно же, не срочной командировки, постепенно возникают
и заслоняют собой все. Я знаю, есть любовь к земле, к родным местам, к
Долгушинскому отделению, например, как у меня, где прошли самые счастливые,
как я уже говорил, годы моей жизни, но есть еще любовь к жене, детям, и она
так же сильна и так же порой необъяснима (говорят же: "Что он нашел в ней: и
не броска, и не красива, и характером строга, а вот поди ж ты - нашел!"),
как десятки других человеческих привычек и слабостей; она необъяснима и во
мне, но она есть, и я рад, что она есть, и в трудные и одинокие, как теперь,
минуты я вижу комнату, где лежит Наташа, вижу тусклый розовый ночничок, без
которого ни она, ни дети, когда остаются одни, не могут спать, и весь уклад
жизни, все, что повторялось изо дня в день, будничное и незаметное,
открывается вдруг как бы новою, неведомою раньше стороною, становится ближе,
дороже, роднее. И хотя гостиница уже найдена, и тебя определили, может быть,
не в лучший, но все же в довольно приличный номер, волнения кончились, и ты
лежишь, укрывшись холодным казенным одеялом, но долго еще не можешь заснуть,
потому что воспоминания так навязчивы и так приятны, что тебе не хочется ни
выключать стоящую на тумбочке лампу, ни ворочаться, ни разглядывать обои в
незнакомой комнате, а шум дождя за окном уже не вызывает тревоги, и весь ты
как бы переходишь в иной и привычный тебе мир, каким жил только что, день
назад, перед тем как ехать сюда, но с той лишь разницей, что все, что ты
делал и о чем думал дома, ты повторяешь сейчас как бы на виду у себя, в
воображении, и даешь всему другие, порой удивительные и неожиданные оценки.
Я люблю эти минуты; они мне кажутся откровением перед самим собою, чего
лишены мы в повседневной нашей жизни, вечно стремясь, спеша, суетясь и в
конце концов не успевая, в сущности, сделать ничего значительного.