"Анатолий Ананьев. Танки идут ромбом (про войну)" - читать интересную книгу автора

постоял секунду, прислушиваясь, как бы желая понять ночные шорохи, и
медленно побрел по дороге. Было прохладно, но он, словно от духоты,
расстегнул воротник, снял ремень и повесил его через плечо; он чувствовал
почти физическую усталость от тех сегодняшних переживаний, которые
поочередно то радовали, то огорчали его; сообщение о гибели Саввушкина
было вершиной его дневных волнений, и теперь, будто вдруг потеряв цель и
смысл жизни, он шел, бездумно вглядываясь в черные, выступавшие из тьмы
предметы. Он возвращался в свою избу. По крайней мере, с таким намерением
вышел он из штаба, но тропинка, сворачивавшая к стадиону, осталась
незамеченной позади, и дорога уводила его вдаль, за деревню, к развилке.
Неожиданно из темноты выросла перед ним фигура солдата.
- Стой, кто идет? - спросила фигура голосом сержанта Шишакова.
Только теперь, услышав явно знакомый голос, Володин спохватился, что опять
пришел на развилку. Ему вдруг стало страшно неловко: и потому, что нарушил
данный себе обет, и еще больше потому, что этот второй приход мог обнажить
перед Шишаковым самые сокровенные его, Володина, чувства. Старик по-своему
поймет, зачем пришел сюда лейтенант, и ядовито усмехнется в усы (Володин
живо представил себе, как именно усмехнется); чувства, которые Володин
питал к Людмиле, были чисты, и он не хотел, чтобы чья-либо насмешка
оскверняла их. Сейчас он с особенной остротой ощутил это. Не желая
разговаривать с Шишаковым, Володин повернулся и пошел прочь.
Но старому сержанту, очевидно, показалось подозрительным поведение
человека, который не отозвался на оклик и, более того, молча поспешил
назад. Сержант решил проявить бдительность и снова, теперь громче и
строже, закричал:
- Стой! Щелкнул затвором.
- Стой, стрелять буду!
Выстрелил сначала вверх; потом полоснул понизу, по-над дорогой; потом
скомандовал подбежавшим на выстрелы перепуганным регулировщицам: "В
ружье!" - и сам первым кинулся догонять "подозрительного человека". Но
пробежал метров двадцать и остановился - вокруг все застлано густой тьмой,
и на дороге никого не видно. Прислушался: и топота шагов не слыхать.
Старик даже усомнился: может, все это только померещилось? Вернулся, но
все же для предосторожности закрыл шлагбаум. Вскоре он уже опять дремал,
прислонившись к столбу, а солдаты из роты Пашенцева, всполошенные
стрельбой, прочесывали стадион, и от штаба мчались к развилке
мотоциклисты, посланные майором Гривой. Майор как раз спускался в блиндаж
(он мог спокойно чувствовать себя только под пятью накатами!), когда
вспыхнула стрельба.
В смешном, неловком и даже неожиданно трагическом положении оказался
Володин. Когда грянул первый выстрел, он ускорил шаг и почти побежал,
движимый все еще тем же желанием - поскорее уйти с развилки; когда
прогремел второй и он отчетливо услышал, как цокнула пуля о дорожную
гальку, пригнулся и побежал еще быстрее. Теперь уже страх быть убитым
подгонял его. Остановиться и объявить, что, мол, это я, лейтенант Володин!
- было теперь позорно и совершенно невозможно. И не только потому, что
придется объясняться со старым ворчуном и потом этот ворчун ославит
Володина на все Соломки, - вместе с Шишаковым бросились в погоню и
девушки-регулировщицы, и, конечно же, с ними и Людмила, и предстать перед
ней в таком виде - навек осрамиться. Володин бежал, как затравленный заяц,