"Анатолий Ананьев. Танки идут ромбом (про войну)" - читать интересную книгу автора

лестницы, чтобы легче и быстрее выбираться из окопов. Кроме того, офицеры
нам говорили, что, когда пойдем через населенные пункты, ничего съестного
у населения не брать, так как русские отравляют продукты..."
На повторном допросе в штабе фронта, куда на самолете доставили
перебежчика, Густав Бренер подтвердил, что наступление, по его мнению,
начнется с четвертого на пятое, то есть завтра. Показания Бренера
совпадали с данными нашей разведки. С приближением рассвета росло и
напряжение в частях.
Крупные наступления немцы всегда начинали под утро. Так было на Дону, на
Днепре. Так было под Харьковом, когда после катастрофы на Волге ударные
группы фельдмаршала фон Манштейна старались восстановить положение на
Восточном фронте. Многие полагали, и не без основания, что так будет и
здесь, потому что белгородской группировкой фашистских войск командовал
тот же фельдмаршал фон Манштейн.
В это утро был по тревоге поднят и батальон, оборонявший Соломки.
Володин проснулся сразу. В ту минуту, когда обувался и когда затем, на
ходу затягивая ремень, выбегал из избы, все его мысли были сосредоточены
на одном: быстрее поднять людей и вывести их на позиции; лишь после того
как солдаты заняли отведенное им в обороне роты место и он доложил
капитану Пашенцеву, что взвод к бою готов, нашлось время поразмыслить и
оценить обстановку. Он не испытывал того привычного возбуждения, какое
бывает перед боем, и, доверяя своему спокойствию, приходил к выводу, что
сегодня обычная учебная тревога, какие нередко, особенно в последнее
время, проводились в Соломках; и оттого, что так думал, искренне
досадовал, что был прерван зоревой сон. Чтобы развеять дремоту, медленно
пошел по траншее. Бойцы курили, разговаривали, и Володин сначала лишь
удивился, заметив их удрученные лица; но когда, переходя от группы к
группе, услышал, о чем говорили бойцы, - о гибели Саввушкина! - испытал
неприятное чувство вины: до сих пор он еще не видел вернувшегося ночью с
разведки Царева! Не знал никаких подробностей и, более того, ничего не
сделал, чтобы узнать! Невольно ускорил шаг. Настроение его было испорчено.
Царев стоял в окружении солдат и неторопливо и негромко рассказывал,
окутывая лицо сизым махорочным дымом. Когда дым отплывал, видны были
исцарапанные ветками щеки и красные от бессонной ночи глаза. Подошедшего
лейтенанта Володина никто из солдат не заметил.
Не желая перебивать Царева, Володин отвернулся к брустверу и стал
вглядываться в еще синюю на западе черту леса.
- Так думаю, мы его пристрелили, - говорил Царев. - Сначала-то я видел,
как его двое немцев волокли, а посля гляжу - упали. И крик такой истошный.
Немец кричал, гад. А Саввушкину где уж, и так-то без чувства был. Крепко
его по голове хватили...
- А сапог-то каким образом?... - спросил кто-то.
- А таким, видишь, принес... Может, если бы я покрепче за ногу ухватил, не
дал бы унести, а то - вот, сапог один остался. - Царев вертел его в руках,
разглядывая, словно это была какая-то редкость. - И набойки, вишь, новые
набил, и подковки, а носить не пришлось...
Сапог пошел по рукам, и все смотрели и щупали почему-то набойки и подковки
на каблуке и носке, уже успевшие без хозяина за одну ночь покрыться
желтыми пятнами ржавчины. В сапоге была еще не высохшая портянка. Кто-то
вытащил ее, и вместе с нею из сапога выпало несколько долек семечковой