"Анатолий Ананьев. Танки идут ромбом (про войну)" - читать интересную книгу автора

горячностью выпаливал слова, совершенно не следя за своей речью, только
когда смолк и, не шевелясь и не дыша, напряженно ждал, что скажет
командующий, вдруг спохватился, что не назвал номера полка. Это смутило
Володина. Но не успел он осознать, как велика его оплошность, услышал
негромкое: "Вольно!" - затем увидел протянутую руку командующего, протянул
свою и ощутил теплое пожатие. Ватутин чуть заметно улыбнулся, и хотя было
трудно понять отчего: оттого ли, что заметил оплошность лейтенанта и знал
причину этой оплошности, или оттого, что, глядя на юного командира взвода,
вспомнил свои молодые годы, когда он, выпускник полтавской пехотной школы,
двадцатилетний юноша, впервые принял взвод и был, наверное, таким же вот
непосредственно робким и смелым; а может быть, просто от хорошего
настроения, - но Володин истолковал улыбку по-своему: все благополучно,
командующему рапорт понравился. Володин даже подумал, что, пожалуй, он все
же назвал номер полка и напрасно огорчался. А когда к нему подошел капитан
Пашенцев и тихо сказал: "Молодец!" - уже никаких сомнений не было, что все
прошло как положено, по-уставному.
Ватутин поздоровался с бойцами. Дружное солдатское "Здравия желаем!"
прокатилось по траншее и оборвалось, и лишь один запоздалый голос, все еще
звонкий, но уже слабеющий, докончил: "...арищ генерал!" В наступившем
молчании он прозвучал так отчетливо и так неожиданно и смешно, что лица у
генералов и офицеров невольно повеселели. Только подполковник Табола, не
выпускавший из ладони давно угасшую трубку, неодобрительно покачал
головой. Все смотрели на "запоздавшего" солдата, и никто не заметил, как
Володин из-за спины капитана Пашенцева погрозил ему кулаком.
То, что случилось, как видно, было неожиданностью и для самого солдата. Он
стоял напротив командующего, внизу, в траншее, красный до ушей, и
удивленно моргал глазами; по выражению его лица, по тому, как сходила
краска, оставшись только на кончике малинового, обожженного солнцем носа,
было видно, что он быстро поборол растерянность. Не дожидаясь, пока
командующий что-либо скажет, солдат козырнул и отчеканил:
- Рядовой Бубенцов!
- Что же это, братец, всегда так отстаешь? - спросил Ватутин.
- По росту последний во взводе!
- В хвосте, значит?
- На фланге, товарищ генерал!
Володин смотрел на широкую спину командующего, на его крутые плечи, как
под линейку выровненные погонами, прислушивался к интонации его голоса -
шутит или сердится? - и с беспокойством ожидал, что вот-вот Ватутин
крикнет: "Где командир взвода? Что за расхлябанность!..." Но опасения
лейтенанта были напрасны: настроение командующего, как в зеркале,
отражалось на лице солдата, а солдат глядел весело, даже озорно, будто
давно знал цену своей сообразительности и все, что только что произошло,
сущий пустяк, и он, Бубенцов, не растерялся бы, будь перед ним хоть сам
Верховный. Отлегло у Володина, едва он взглянул на Бубенцова, а еще через
минуту, когда Ватутин, обращаясь к майору Гриве и подполковнику Таболе,
заговорил о видневшемся невдалеке березовом колке, уже не опасения, а
страстное желание услышать все и запомнить овладело лейтенантом. И рапорт
и конфуз с Бубенцовым - все это теперь было позади; на бруствере стоял
командующий фронтом и словно рисовал рукой на местности картину
предстоящего боя. Что-то торжественное было в этом для Володина, и он