"Андрей Амальрик. Нежеланное путешествие в Сибирь" - читать интересную книгу автора

минут двадцать, и я пошел домой.
Я жил в коммунальной квартире, в огромном доме, построенном в свое
время страховым обществом "Россия" для своих служащих. Тогда квартира
предназначалась для одной семьи, но сейчас в ней жило четыре. Коридор делил
квартиру на две части: справа, прямо у входной двери, находилась наша
комната, где я жил вдвоем с отцом. Впрочем, комната еще давно была
разгорожена на две, в первой половине жил отец, во второй я. Дальше по той
же стороне коридора шли ванная комната, кухня и маленькая комната при кухне,
так что мы непосредственно не соседствовали ни с кем из других жильцов. Из
кухни одна дверь вела на черную лестницу, заботливо предусмотренную
архитекторами страхового общества для кухарок и другой прислуги. Слева от
входной двери, напротив нас, жили старуха и ее внук с женой. В следующей
комнате - паспортистка милиции со своим мужем и дочерью, и в последней,
против кухни, - председатель домкома с женой. В коридоре был телефон, один
на всех жильцов.
Гости приехали ровно в 12 часов. Коренгольд оказался лысоватым
господином невысокого роста, по-видимому, евреем. Я извинился, что невольно
подвел его, так как Зверев неожиданно лег в больницу. Коренгольд не особенно
огорчился, ему, по-видимому, описали меня как человека, который заранее
знает все, что может сказать Зверев.
Пока Коренгольд рассматривал картины, развешанные у меня в комнате, я
услышал, как моя соседка, паспортистка милиции, звонит кому-то по телефону.
Я обратил на это внимание только потому, что сейчас она говорила чуть ли не
шепотом, тогда как обычно орала на всю квартиру, крайне мешая мне работать.
Дима Плавинский, сидевший у меня с утра, тоже заметил это.
Не помню уже точно, о чем мы говорили с Коренгольдом. Кажется, я
расспрашивал его, как отнеслись американцы к выставке, и рассказал о звонке
Зверева в министерство. Коренгольд спросил меня, могут ли быть у Зверева
какие-нибудь неприятности из-за выставки. Я ответил, что, по-видимому, нет.
Потом Коренгольд сказал о телеграмме из Нью-Йорка, что я уже знал, и
спросил, как быть с интервью. Интервью надо отправить сегодня вечером или в
крайнем случае завтра утром, не смогу ли я дать его за Зверева? У меня на
столе лежала автобиография Зверева, и Коренгольд предложил воспользоваться
ей для ответа на его вопросы. Однако у меня был другой план. Пусть
Коренгольд запишет вопросы, которые он хотел задать Звереву, сказал я, я
прямо сейчас поеду к нему в больницу и до вечера привезу Коренгольду
интервью вместе с фотографией Зверева. Я предложил еще ему сфотографировать
несколько работ Зверева на тот случай, если журнал захочет репродуцировать
какую-нибудь картину. Коренгольд охотно согласился. Так что все, казалось,
было решено, и между мной и дипломатом уже началась деликатная борьба за то,
из чьей коллекции репродуцировать картины, и Коренгольд уже начал записывать
вопросы, чтобы не терять времени зря, но тут в наружную дверь раздался
громкий звонок.
На всех жильцов был общий электрический звонок, нам нужно было звонить
пять раз, но на всякий случай я попросил отца, если это пришли ко мне,
сказать, что меня нет дома. Я слышал, как соседка открыла дверь, отец вышел
в коридор, но тотчас же его растерянное лицо опять показалось в дверях.
"Андрюша, это к тебе", - сказал он, и, оттеснив его, в комнату вошли четверо
человек, один в милицейской форме и трое в штатском. Гости мои заметно
перепугались. Человека в форме я знал, это был участковый уполномоченный,