"Андрей Амальрик. Записки диссидента " - читать интересную книгу автора

разводя руками.
- Это же ба-ардак! Ба-ардак! - кричала Нона, с грохотом швыряя на пол
рюмки и вазочки, видно было, что она рада зрителям.
В метро Дима Поплавский, выпивший во время этой сцены бутылку рома от
волнения, стоял, покачиваясь, немного в стороне от нас, и с ним заговорил
человек со сладкой улыбкой.
- Это агент, он видел, как мы выходили из американского дома, - шептал
мне Зверев, - бежим отсюда.
- А как же Дима?
- Сейчас мы ему уже ничем не поможем, а завтра отнесем передачу.
- Дима! - крикнул я, когда подошел поезд, и сладкий человек отпрянул -
это был педераст, ищущий друга среди пьяных.
Нона с возмущением рассказывала, что как-то, наоборот, она застала в
спальне совершенно голую девушку. И хотя Эдвард объяснил, что это молодая
талантливая скрипачка, которой негде заниматься, - действительно, тут же
лежала и скрипка, - и потому он разрешил ей играть здесь, и она так
самозабвенно и страстно играла, что вся вспотела и потому вынуждена была
сбросить с себя одежды, Нона стала хватать трусы, лифчик, чулки и выкидывать
их в окно, так что они повисли на деревьях в саду вроде диковинных плодов, и
бедной девушке пришлось лазить нагишом по деревьям и собирать их - Эдвард,
при всем своем благородстве, был слишком тучен для этого. К Нониной чести
следует сказать, что она пожалела девушку и не выбросила скрипку.
Советские власти ригористичны - они не любят, чтоб на вишневых деревьях
висели женские трусы, чтоб к американцам ходили русские гости, чтоб
иностранцы покупали и продавали картины, более же всего они не любят, чтоб
иностранные корреспонденты оставались в России слишком долго: чем дольше
корреспондент живет здесь, тем лучше он понимает ситуацию. Однако описанный
мной корреспондент провел в Москве более трех десятилетий, примерно столько
же провел и бывший глава московского бюро ЮПИ Генри Шапиро, тоже женатый на
русской, а французский корреспондент Эннис Люкон, если не женатый, то во
всяком случае живший с русской, продолжал быть аккредитован в Москве и после
того, как представляемая им "Пари Жур" прекратила существование.
Со студенческих лет я стремился иметь знакомых и друзей среди
иностранцев.
Не надо думать, что за этим стояли практические соображения - получить
нужную книгу, продать картину, передать свою или чужую рукопись, хотя об
этом я еще буду писать; главным для меня, как и для многих других, думаю,
что даже для молодых людей, торгующих джинсами, главным было найти
какой-то - чуть ли не метафизический - выход из того мира, который нас
окружал; нам хотели внушить, что советский мир - это замкнутая сфера, это
вселенная, мы же, проделывая в этой сфере хоть маленькие дырки, могли дышать
иным воздухом - иногда даже дурным, но все же не разреженным воздухом
тоталитаризма.
Мне хотелось бывать в гостях у иностранцев и приглашать их к себе,
держать себя с ними так, как будто мы такие же люди, как и они, и они такие
же люди, как мы. Хотя многим американцам и европейцам это покажется общим
местом - как же еще общаться людям, - я предлагал, по существу, целую
революцию.
Слову "иностранец" придавался и придается в России мистический смысл -
и дело не только в сооружаемых властью барьерах, но и в вековой привычке