"Андрей Амальрик. Записки диссидента " - читать интересную книгу автора

человек сделает. Она к тому же, в отличие от Бориса, была обязана своей
карьере себе самой, а такие люди любят покровительствовать. Для нее моя
ссылка окружала меня скорее романтическим ореолом, к тому же приговор мне
был Верховным судом отменен.
АПН было создано в последние годы власти Хрущева - под вывеской, в
отличие от ТАСС, "общественного агентства" - главным образом для пропаганды
на заграницу. Как всякое учреждение, связанное с заграницей, АПН работало в
контакте с КГБ, а заграница была для его агентов "крышей". Впоследствии мою
работу для АПН приводили как одно из доказательств, что я агент КГБ. Это,
если говорить вежливо, слишком упрощенный взгляд. Не только АПН, но и ССП,
любое издательство, институт - связаны с КГБ, с метафизической точки зрения
все советские граждане на него работают. В АПН было достаточно штатных и
внештатных сотрудников КГБ, но часть журналистов прямого отношения к нему не
имела. Я же вообще не был сотрудником АПН - я был одним из тысяч авторов,
которым агентство заказывало статьи или интервью.
Не совсем ясно представляя, как нужно брать интервью и у кого, я начал
с Олега Целкова, которого знал немного и который работал для театра. "Посиди
здесь немного, - сказал он, - я сбегаю за бутылкой и поговорим". Прошли
полчаса, час, два - художник не появлялся, жил он на самой окраине, и уже
поздно ночью я с трудом добрался домой - так с тех пор его и не видел,
только на днях слышал, что он сейчас в Париже. Другой художнице я позвонил
как раз в тот момент, когда ее увозили в родильный дом. Наконец, мне удалось
договориться с Борисом Мессерером - отец его был балетмейстером, мать
балериной, и сам он оформлял балеты. Совсем не помню, кто меня ввел в
квартиру, но в мастерской меня встретила женщина, показавшаяся мне очень
красивой, его бывшая жена, она достала куклу под стеклянным колпаком,
повернула ключик - и кукла стала танцевать. "Это я!" - сказала она, указывая
на куклу, и вышла. Его мать тоже, как писали в старых романах, несла
отпечаток былой красоты. Есть особый тип красоты балерин, всегда
узнаваемый, - не все, конечно, балерины красивы.
Художник, небольшого роста, лет под сорок, совершенно лысый, предложил
мне садиться, и мы сели, многозначительно и молча глядя друг на друга. Он
ждал моего вопроса, а я совершенно не знал, о чем спросить.
- Как удивительно, вы еще молодой, но уже совсем лысый, - сказал я,
наконец, и вспомнил, что во время знаменитого вечера с явлением черного
зонтика и белой ноги пьяный Плавинский несколько раз начинал анекдот о
лысых, но каждый раз, взглянув на лысину Эдварда, испуганно замолкал - чтобы
через несколько минут начать снова. Вопрос спорный: есть теория, что
облысение - признак сохранения мужской силы, одно как бы компенсируется
другим; у меня, правда, волосы очень хорошие. Как бы то ни было, я взял
интервью у нескольких художников - и у меня создалось впечатление, что
театральных художников по призванию не бывает, это все неудавшиеся
станковисты; чем лучше они понимали пространство сцены, тем хуже была их
станковая живопись.
Сдав статью, я впервые познакомился с редакторской правкой: места,
казавшиеся мне лучшими, были выброшены, зато вписаны такие вопросы
художникам: "Каковы ваши мечты и планы?" Но статья была принята и даже
вывешана на "Доске лучших материалов" - "невероятная" для начинающего
журналиста честь.
Я писал для АПН главным образом о театре - это было мне самому