"Андрей Амальрик. Записки диссидента " - читать интересную книгу автора

провокаторов, боялись провокаторов.
Я, однако, согласился на поручение - и тем самым взял на себя
неожиданно роль, которую играл до осени 1969 года и которая отчасти вовлекла
меня в то, что впоследствии стало называться Демократическим движением.
Правда, я согласился не только из желания помочь Гинзбургу, но и потому, что
сам писал воспоминания о сибирской ссылке, которые хотел передать на Запад.
Я и сейчас хорошо помню заснеженную Тверскую-Ямскую, редкие фонари, пустую
милицейскую будку перед домом - в доме жило слишком мало иностранцев, чтоб
круглосуточно дежурил постовой, и немного растерявшуюся жену корреспондента,
с волосами, опущенными на щеки. С трудом я объяснил ей, что я хочу; несмотря
на "умение общаться с иностранцами", я говорил только по-русски.
Через несколько дней Гинзбург встретился у нас с журналистом, занавесок
у нас еще не было, и мы заставили окна картинами - наивная конспирация на
тот случай, если бы попытались сфотографировать нас. Договорились о новой
встрече на 17 января - но у Гинзбурга с утра до вечера был обыск, в тот же
день был арестован Юрий Галансков, составитель сборника "Феникс". Я увидел
Гинзбурга на выставке неофициальных художников в клубе "Дружба". В течение
часа, пока выставку не закрыли, едва можно было протиснуться сквозь толпу -
и тут мелькнуло его лицо, оживленное, но уже с отпечатком обреченности, ясно
было всем, а лучше всех ему самому, что его вот-вот арестуют. Здесь же я
услышал о демонстрации на Пушкинской площади в защиту Галанскова и еще троих
арестованных. Мне уже рассказывали о демонстрации в декабре 1965 года с
требованием гласности суда над Даниэлем и Синявским, но я полтора года не
был в Москве, и возможность даже маленькой демонстрации казалась мне
невероятной.
Впоследствии на допросах некоторые в качестве алиби ссылались на то,
что были в этот вечер на выставке - выставка все-таки считалась меньшим
злом.
Уже после ее закрытия чины КГБ ходили по залам, с интересом
рассматривали картины и говорили художникам: "Мы не против, указание закрыть
дал райком". В коридоре человек с серым лицом другому, помоложе, показывал
на группу художников: "Ты пойди, повертись около, повертись".
И первый обыск у Гинзбурга, и его арест 23 января совпали по времени с
организуемыми мной встречами, у меня возникло тяжелое чувство, нет ли
осведомителя среди его друзей и не будут ли подозревать меня. Думаю теперь,
что это было случайным совпадением: слишком уж спрессовано было время,
отпущенное Гинзбургу оставаться на свободе.
Встречи осенью 1966 года с Гинзбургом и Галансковым показали мне, что
существует зародыш оппозиции режиму. Галансков говорил даже о создании
партии. Я готов был помочь и тому, и другому, но не хотел бы примкнуть
слишком близко. Я был в оппозиции к этому режиму всегда, даже не стал
пионером - но это было скорее личное неприятие того, что я считал не в силах
изменить; я искал нишу, в которой мог бы жить, занимаясь своим делом, своего
рода форму сосуществования с режимом. План этот, к которому я неоднократно
сознательно и бессознательно возвращался, был неосуществим. Любая частная
жизнь в Советском Союзе - это "ниша", однако за право сидеть в ней режим
взыскивает высокую плату, кроме того режиму мало, чтобы кто-то был "не
против", надо, чтобы все были "за" и время от времени показывали это. Вторым
препятствием для меня было желание не столько приспосабливаться к
окружающему миру, сколько мир менять. Я долго не осознавал этого, но в этом