"Жорж Амаду. Военный мундир, мундир академический и ночная рубашка" - читать интересную книгу автора

ударной организации, этой твердыни режима пытались выбить из него имена,
пароли и явки. Любопытно, что хранить упорное молчание и выдерживать
зверский допрос помогали Элиасу строки недавно прочитанной им поэмы,
напечатанной на мимеографе на грязном листке бумаги. А вот поэту Антонио
Бруно, который эти строки сочинил, они ничем не помогли - не уберегли его
ни от уныния, ни от отчаяния.
И можно ли после того, как мы окинули взглядом эту величественную
панораму, серьезно относиться к выборам в Академию словесности? Можно ли
увидеть в этой процедуре что-либо, кроме обычных интриг и пустопорожней
болтовни? Разумеется, громкие имена членов Академии, значительный вклад,
внесенный ими в развитие отечественной культуры, "бессмертие", расшитый
золотыми пальмовыми ветвями мундир - все это служит причиной острой борьбы
за обладание вакантным местом и жестокого соперничества претендентов, по
можно ли утверждать, что борьба эта превратилась в беспощадную войну между
торжествующим нацизмом и разрозненными силами демократии?
Можно. Академик Афранио Портела не лгал и не преувеличивал, когда
говорил о битве и упоминал о пробуждении надежды. Что же касается Эвандро
Нунеса дос Сантоса, автора фундаментальных исследований о современной
бразильской действительности и людях Бразилии - исследований весьма
замечательных по превосходному знакомству с вопросом, по оригинальности
мышления, по дерзости неожиданных выводов,- то этот писатель, будучи
крайним индивидуалистом, борьбу довёл до победного конца. Он ненавидел всё
и всяческие проявления власти и чинопочитания до такой степени, что никогда
не надевал свой мундир академика, появляясь на торжественных собраниях в
обыкновенном пиджаке. Пиджак, кстати сказать, гораздо лучше подходил и к
должности - Эвандро Нупес был профессором гражданского права - и к
наружности этого высокого, тощего семидесятилетнего старика.

ГЕРОЙ-ПОЛКОВНИК. ЭСКИЗ ПОРТРЕТА

Да, неприятно было, когда полковник, перелистав гранки, внезапно
рассвирепел и потерял весь свой лоск. До этой минуты беседа проходила в
атмосфере хотя и напряженной, но все же пристойной: разумеется, нечего было
и ждать, что шеф службы безопасности Нового государства и ничтожный
журналист, тайный смутьян, подозреваемый в принадлежности к
коммунистической партии и к тому же ещё еврей, будут обмениваться
любезностями, улыбками и сердечными пожеланиями.
Лицо полковника исказилось от ярости, глаза вспыхнули желтым
фанатическим огнем: теперь он стал по-настоящему опасен, и ждать от него
можно было всего. Он тряс зажатыми в кулаке гранками перед носом своего
тощего и перепуганного собеседника, сидевшего, как в траншее под обстрелом,
по другую сторону стола - по ту сторону линии фронта, поскольку кабинет
полковника стал полем сражения.
Срываясь на фальцет, полковник визгливо орал:
- Негодяй! Вы ещё смеете утверждать, что это не коммунистический
пасквиль? Вы что, дураком меня считаете?! Дураком?! - Последние слова
сопровождались ударом кулака о стол: словно разорвалась фугаска или мина.
Обычно голос полковника - хорошо поставленный, звучный, поистине
"командный" голос - бархатисто рокочет при любых обстоятельствах: и когда
полковник изрекает неоспоримые, по его мнению, истины, и когда в пылу спора