"Светлана Аллилуева. Книга для внучек" - читать интересную книгу автора

несмотря на то что оно было адресовано мне. Я не сопротивлялась и не
поднимала шум: теперь надо было сохранять силы и нервы для дальнейшего.
Я официально попросила власти дать мне возможность собрать на
пресс-конференцию, на которой я надеялась ответить на возникшие вопросы. Мне
хотелось объяснить положение и сделать ясным, что наша поездка продиктована
чисто личными причинами и что не следует делать из нее больших политических
выводов.
Мне было сказано, что я должна написать мой текст по-русски, чтобы
затем отдать его переводчику. Это делается для того, чтобы переводчик мог бы
интерпретировать текст по-своему, а также, чтобы исключить какое бы то ни
было прямое общение между мной и репортерами... Ведь все же знали, что я
могу говорить по-английски!


50

Это была комедия. В появившихся затем сообщениях советских газет
значилось, что якобы я сказала что "была тренированной собачкой ЦРУ". Я
вообще не упоминала ЦРУ ни разу, но сказала, действительно, что "ко мне
относились хорошо, я была любимицей - a pet". Вот это слово и было
превращено затем Агентством печати "Новости" в "дрессированную собачку ЦРУ".
Не знаю, удалось ли мне дать понять публике, что мы ехали на встречу с
семьей... Репортеров было очень мало, главным образом из стран Восточной
Европы. Позднее в печати появились даже приписываемые мне заявления, вроде
"я ненавижу Америку".* Я знала, конечно, что все будет переврано, что весь
мир против меня в эти дни, но все же пыталась объяснять снова и снова, что
"поездка была вызвана только чисто личным желанием соединиться с семьей - с
детьми и внуками".
После этого мне позвонил ужасно рассерженный Федор Федорович (Фсфа)
Волькенштейн (старый друг, которому были адресованы " Двадцать писем") и
ругал меня так, как будто бы я действительно сказала все эти глупости о ЦРУ
и т. п. Я пошла его повидать - мне было обидно, что он так огорчен.
Он жил все так же в высоком здании у Зоопарка с компаньонкой,
смотревшей за ним; жена его умерла, Я долго ждала у двери, пока не услышала
шарканье домашних туфель по полу. Это был страшный незнакомый звук. Мне
сказали, что Фефа очень постарел и серьезно болен. Но он был все таким же
внутренне, и он был рад меня видеть. Мне пришлось уверять его, что я не
говорила ничего подобного.
Он долго молчал, потом сказал с силой: "Зачем ты приехала? Зачем? Мы
все привыкли к тому, что ты живешь за границей. Твои дети в порядке - ты же
знала это. Что ты будешь теперь здесь делать? Ты видишь - как твой приезд
использовали для пропаганды. Ведь тебе-то этого не нужно!"
Я молчала. Он прав, конечно, как всегда. Я еще не могла сказать ему -
"мы уедем", так как я все еще надеялась. Это было жестоко - не давать мне
права любить своих детей. Но он был прав. Это я также знала.
_______________
* Все это я узнала позже, по возвращении в США через два года.


51