"Светлана Аллилуева. Только один год " - читать интересную книгу автора

бору.
Потом Вера училась в одной школе и в одном классе со мной, но здесь
каждая из нас нашла своих подруг и разные интересы. Вера была прирожденный
натуралист и поступила после школы на Биологический факультет Университета.
Я же всегда любила литературу и гуманитарные науки.
Вере досталась нелегкая жизнь, но она была с детства подготовлена к
самоотверженной работе, упорству и к полнейшей отдаче себя делу. Она
увлеклась генетикой. Но в 1949 году, как раз когда она закончила Университет
и могла бы начать самостоятельные исследования, эта наука в СССР была
объявлена "идеалистической" и запрещена. Вере, как и многим генетикам, не
захотевшим отказаться от своего призвания, пришлось продолжать исследования
под "камуфляжем". Теперь, когда хромосомная теория "реабилитирована",
оказалось, что годы не прошли даром. Вера теперь - один из ведущих генетиков
в стране. Когда я уезжала, она заканчивала свою докторскую диссертацию
(сейчас она, наверное, уже доктор биологии).
У Веры никогда не было семьи, хотя она, как никто, полна любви и заботы
о других. Через день она носит обед 90-летней Регине, живущей недалеко от
нее. Мы пытались устроить одинокую и полуослепшую Регину в дом для
престарелых, но это оказалось нелегко: Регина не желала расставаться с
самостоятельностью. Кроме того, она не могла жить без концертов в
Консерватории, куда умудрялась доставать билеты на самые недоступные и
редкие. Там мы с Верой и встречались в университетские годы, когда не было
других поводов для встреч. Но за последнее время для нас обеих вдруг обрели
значение те далекие годы детства, и мы снова потянулись друг к другу. Мои
дети полюбили ее с первого же дня, когда она пришла и увидела их.
У нее был чудесный дар контакта с людьми, но не со всеми: она ничего не
значила для тех, кто судит внешне, и для нее они были неинтересны. Ее нельзя
было назвать ни хорошенькой, ни хорошо одетой. Внешне в ней было мало
"западного", хотя в Париже, где она сделала сообщение о своей работе на
французском языке, она всех очаровала. Внешне она принадлежала к
классическому типу русской демократической интеллигенции прошлого века -
лицо крестьянки, освещенное изнутри светом интеллекта. Длинные русые волосы
она укладывала в косу вокруг головы, черты лица ее крупные и не очень
правильные, и вся она была коренастой, тяжелой кости, выносливой для работы
в поле. Но какие у нее были глаза! Огромные, печальные, серые, как русское
пасмурное небо и, как это небо, незабываемые.
И когда Вера говорила - то все было значительно и важно, даже истории о
ее кошке и канарейке, которые она рассказывала моей Кате.
С Верой всегда было грустно расставаться. Вся ее жизнь одинокой
подвижницы несла на себе тень чистого и высокого трагизма. Ее никак нельзя
было бы назвать несчастной или беспомощной, но о ней постоянно болела душа
как об алмазе, мимо которого торопливо пробегают люди, не замечая его среди
булыжников.
Звонили многие, с кем я работала в Институте Мировой Литературы (ИМЛИ).
Лиза спросила только - "правда ли?", и потом была долгая пауза. Лена
расспрашивала о подробностях: - неужели меня пустили одну? Смогу ли я
поездить по Индии? Что я с собой возьму? Были неприятны эти расспросы и то,
что забывают о печальной причине моей поездки, о нерадостной миссии, столь
непохожей на туризм.
Звонили Анна Андреевна и Марина: эти все понимали и не задавали