"Любовь Алферова. Хрустальная медуза" - читать интересную книгу автора

растроганно улыбнулся и принялся за последнего цыпленка.
Простухин, как и обещал, исчез на следующий день спозаранку. Утром,
оглядев комнату, Шурик обнаружил, что со стола пропала его взъерошенная
диссертация, да на гвозде, вбитом в стену, не было огромной, как сомбреро,
войлочной шляпы Простухина. Этот нелепый головной убор он надевал иногда в
зимние метели, а в остальное время она неизменно висела в изголовье его
кровати, пропитываясь пылью и привлекая моль.
"Неужели он нахлобучил ее в такую жару?" - подивился Шурик. В общем-то
отъезд товарища его даже обрадовал. Он рассчитывал плодотворно поработать:
до вечера - в библиотеке, где по летнему времени было привольное безлюдье,
а ночью - дома. Благо, не надо заботиться о том, что свет беспокоит
засоню-соседа.
Однако, как раз в день исчезновения Простухина в городе начались
невиданные атмосферные явления. На небе не было ни единого облачка, но
внезапно оно озарялось малиновыми сполохами и раздавался сухой
электрический треск неимоверной мощи. По улицам и площадям проносился
горячий ветер, гоня дымную пыль и струи острых песчинок. Листва пожухла,
размяк асфальт. Сухие грозы налетали раз по пять за день. И ни капли
дождя. Сушь, духота и этот неистовый треск малиновых небес. Словно из
умеренных широт город вдруг переместился в пекло пустынь. На городской
башне забарахлили электронные часы. Самые невероятные сочетания цифр
выскакивали на прямоугольном табло. Время взбесилось.
Работницы библиотеки отсиживались в прохладных книгохранилищах и,
вероятно, поругивали настырного аспиранта, когда он время от времени
вызывал их оттуда требовательным звонком. А Шурик, к чьим услугам были
любые фондовые книги, за которыми обычно стоят месячные очереди, одиноко
сидел в душном читальном зале и не понимал, что с ним происходит. Мысли
древнейших философов и математиков никак не возбуждали ответной работы
ума. Когда он на исходе дня пытался вспомнить, о чем читал, то в памяти
возникали фразы случайные, совершенно к делу не относящиеся. То вдруг на
благозвучной латыни вещал Луций Анней Сенека: "Ни один человек не
благороднее другого, даже если его духовная сущность более высоко
организована и более способна к благородному знанию... Природа сделала нас
всех равными... Она внушила нам взаимную любовь. Нужно жить для другого,
если ты хочешь жить для себя..."
Ему вторил император Марк Аврелий: "Я член одного великого, которое
составляют все разумные существа..."
Не находя ни отрицания, ни подтверждения своим идеям в этой дряхлой
исторической многоголосице, Шурик выходил из библиотеки, и в глаза ему
сама вплывала городская башня, где электронный циферблат выбрасывал
невероятные цифры. А ночью его изнуряла бессонница.
Промучавшись этак дня три, Елизаров понял, что совет Простухина не
лишен смысла. Все отчетливее стала возникать в памяти дача Ангелины.
Окаймленная сосновым леском полянка за дюнами, желтый домик в два этажа.
Внизу веранда, украшенная квадратиками цветного стекла, а перед ней
развесистый куст жасмина... С него снежинками летели лепестки, осыпая
тропинку и траву. За углом, на солнечной стороне до осени цвел лиловый
шиповник. И смородина в середине лета красовалась в серьгах алых,
сверкающих ягод. Остроконечная кровля домика была крыта потемневшей щепой.
Над крышей возвышалась гигантская ель. Серый, смолистый ствол ее находился